Не только Филипп был опасен. Предупрежден – значит вооружен. Вряд ли Крег появится у ворот прямо завтра, воевать зимой никто не будет, а вот весной стоит ждать гостей. Урожай убран, амбары пока полны, мастерские в замке начали работу, к весне будет сукно, лен, бочки, выделан мех и заготовлены другие товары на продажу на весенней ярмарке. Но вот пережить зиму… Даже если не думать пока о Филиппе, остаются еще странствующие рыцари – безземельные младшие сыновья, которые болтаются по стране, собирают вокруг себя всякий сброд и рады поживиться за чужой счет. Замок таким не по зубам, а вот разорить дома арендаторов или устроить бесчинства в деревне – это они могут. А Римильде нечего им противопоставить. Конечно, можно укрыть людей за стенами замка, но, во-первых, все не поместятся, а во-вторых, запасы продовольствия быстро подойдут к концу.
Решив, что уснуть все равно не удастся, Римильда нашарила меховые туфли, закуталась в теплый плащ и вышла из комнаты. Калев, спавшая в гардеробной, не проснулась. Кажется, дорога утомила нянюшку гораздо сильнее, чем она хотела показать. Обычно Калев была тут как тут, стоило Римильде откинуть одеяло. Иногда девушке казалось, что нянька спит чутко, словно волк, а слух у нее, как у лисицы.
Если бы не лил дождь, то Римильда поднялась бы на башню. Там, наверху, под огромным небом, было ее любимое место. Но мокнуть под осенним ливнем – чистой воды самоубийство, а это грех, как известно. Помедлив на галерее большого зала, Римильда побрела в сторону замковой часовни. Священник Дауфа, монах-бенедиктинец брат Констанс, сколько Римильда себя помнила, был стар и болен. А Римильде, как ни горько об этом думать, уже двадцать пять. Четверть века брат Констанс жаловался на ноющие кости, на общую слабость, на старость, но все же был жив и даже регулярно отправлял службы в часовне. Брат Констанс учил Деневульфа, Фрила и Римильду грамоте. Монах мечтал, чтобы Фрил принял постриг и посвятил себя церкви, но юноша посвятил себя Дауфу. Римильда улыбнулась, вспомнив те невинные годы и то, как Фрил тихо и безнадежно был в нее влюблен. Кажется, это именно она отняла у церкви перспективного служителя.
Сейчас, глубокой ночью, брат Констанс безмятежно почивает, так что никто не помешает Римильде поплакать в одиночестве.
В часовне горело несколько свечей перед алтарем и лампадка у входа. Углы и стены небольшого квадратного помещения со сводчатым потолком тонули в чернильном мраке, создавая иллюзию бесконечного пространства. Шаги ног, обутых в меховые туфли, по каменным плитам пола были бесшумны, лишь шорох плаща таинственно заметался, отражаясь от невидимых стен. Римильда преклонила колени на скамеечке у алтаря, произнесла краткую молитву и замерла, застыла, словно статуя. Она шла сюда поплакать, но глаза оставались сухими; обида, боль и усталость кипели внутри, но никак не могли пролиться слезами.
Что же делать? Чем больше Римильда старалась принимать правильные решения, выполнять свой долг, быть сильной, тем глубже увязала в проблемах и унынии. Все рассыпалось прямо на глазах. Почему все это свалилось на нее? Римильда получила образование и воспитание, достойное дочери графа. Она умела вести хозяйство замка, но никто не учил ее сражаться, вести переговоры с грозными соседями, управлять целым графством. Конечно, Фрил всегда готов был помочь, но и он не граф, не воин, не рыцарь. Благородные соседи никогда не снизойдут до разговоров с простолюдином-управляющим, у Фрила нет никаких прав, только обязанности. Римильда физически ощущала, как груз проблем и ответственности пригибает ее к земле, как опускаются плечи, горбится спина, тускнеет взгляд. Эта ноша ей не по плечу. Ее судьба – вышивать у окна, читать романы, растить детей, быть хозяйкой дома. Хозяйкой, не хозяином. Да, она старше брата, но она не мужчина. Может, прав Филипп, может быть, ей действительно стоит найти себе мужа? Нет. Любой муж будет угрозой графству.
«Будь ты трижды проклят, братец! Твое безрассудство, твои глупые рыцарские представления о славе… Ты не просто взвалил на меня все это, ты лишил меня возможности иметь семью и детей. У меня нет права на любовь, нет права на счастье. А если ты еще и умудришься умереть там, в пустыне…»