— Нет? Ладно. Сколько вы весите?
Она снова рассмеялась весело и беспечно. Может, пиво в голову ударило? Что бы он ни сказал, все казалось ей потешным.
— Понятия не имею.
— Ну что ж, придется мне спрашивать, пока вы не ответите прямо.
Он в задумчивости задрал голову к потолку.
— Можете вспомнить самый неловкий поступок за всю вашу жизнь?
Кэйди захихикала: опять ему удалось ее обезоружить. Она-то была уверена, что он будет задавать настоящие сложные вопросы, требующие уверток или прямого обмана. Конечно, ее тянуло к нему, не было смысла это отрицать, но сейчас она ощущала подлинную симпатию, а не просто влечение. Ради своего собственного блага Кэйди надеялась, что он никогда не догадается, насколько веселый, легкомысленный Джесс опаснее угрюмого, твердого, как кремень, Голта.
— А ну-ка дайте сюда колоду, — потребовала Кэйди. — По-моему, вы жульничаете.
Она сама перетасовала карты и дала ему снять.
— Ха! Я так и знала! Теперь я выиграла.
Джесс покачал головой, тихонько посмеиваясь.
— Ваш вопрос?
У нее в голове теснился миллион вопросов.
— Где и когда вы родились, были ли вы счастливы в детстве.
— Это целых три вопроса!
Она подняла бровь, бросая ему вызов. Джесс задумчиво расправил усы.
— Лексингтон, Кентукки, 1846. Да, я был счастлив… в основном. Пока не началась война.
Кэйди пристально поглядела на него, опершись подбородком на руку. В сорок шестом? Значит, ему тридцать восемь лет. А ей он казался ровесником: лет двадцать пять. Ну от силы двадцать семь или восемь. А седину в волосах Кэйди считала ранней, преждевременной, но она, похоже, ошиблась. И все равно ей нравилась его седина, придававшая черным волосам благородную серебристость. Особенно в свете лампы. Опять сдали по карте, и на этот раз он выиграл.
— Нравится вам управлять салуном? — Какой приятный вопрос! Если не считать Леви, ей не с кем было поговорить о работе.
— И да и нет. — Вспыхнувший в его глазах интерес подвиг ее на разъяснения.
— Женщина, владеющая салуном, должна рассуждать как мужчина, в этом все дело. Допустим мне хотелось бы украсить бар цветами, повесить занавески на окнах, поменять картины на стенах.
Кэйди бросила выразительный взгляд на обнаженную даму над стойкой бара.
— Но произвести все эти перемены я не могу, потому что моим клиентам это не понравится. Они этого просто не поймут. И мне приходится думать совсем о другом: о плевательницах, бильярдных столах, марках виски и покерных фишках. О пепельницах.
— Мужской подход.
— Верно. Но мне нравится деловая сторона. Надо все записывать, аккуратно вести счета, проявлять осмотрительность. Но особенно, — призналась она с усмешкой, — приятно смотреть, как прибыли каждый месяц понемногу растут. Это означает, что я проявила смекалку и все сделала правильно.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Иногда я устаю от ежедневной работы в салуне. Вы только не подумайте, я не жалуюсь, но это мужское дело, и я всегда…
Она не знала, как это выразить. Просто ей казалось, что работа в салуне вынуждает ее постоянно подавлять в себе женское начало.
— Вы всегда остаетесь женщиной.
Чувствуя себя законченной дурой, Кэйди покраснела.
— Ну, да.
— Хотите еще пива?
— Ладно, но только одно, — решительно предупредила она.
В салуне почти никого не осталось. Лишь самые неисправимые забулдыги по временам бросали на нее и Джесса любопытные взгляды. К завтрашнему дню весь Парадиз будет знать, что Кэйди Макгилл провела вечер, смеясь и выпивая в обществе наемного убийцы.
— Сдавайте, — предложил Джесс. Кэйди застонала, вытащив пятерку, потом захлопала в ладоши, когда ему выпала четверка.
— Расскажите о вашем детстве.
Он послал ей кривую улыбку. — И почему это вас так интересует?
— Просто хочу знать, вот и все. У вас есть братья или сестры?
— Нет.
Он помедлил, но потом добавил, не глядя на нее:
— Разве что двоюродные.
— Кузен или кузина?
— Кузен.
— Вы были близки?
— Да. Мы были очень близки, — вдруг добавил Джесс, загадочно усмехнувшись.
— Расскажите мне о нем. Как его звали?
— Мэрион. Мэрион Голт.
— Он был старше или моложе вас?
— Моложе на десять лет.
— Вы с ним похожи?
Джесс опять улыбнулся.
— Нет, мы с Мэрионом совсем не похожи. Скорее наоборот. По правде говоря… из него так и не вышло ничего путного. Когда мы были детьми, он меня обожал, бегал за мной хвостиком. Ну… вы же знаете, как это бывает с детьми. Как будто на мне свет клином сошелся. Когда мы все пошли на войну — я, мой отец и его отец, — он остался на ферме, попытался сам вести хозяйство. Мы разводили лошадей: скаковых чистокровок. Но у него ничего не вышло. Его отец погиб под Виксбергом, а через год заболела и умерла его мать. К концу войны лошадей не осталось: обе армии конфисковывали их понемногу. И денег не было, чтобы закупить новых.
— Что же он предпринял?
— Отправился на запад. Брался за всякую случайную работу, У него не было никакой определенной цели.
Его странная подавленность встревожила Кэйди.
— Вы не пытались ему помочь? Она вдруг смутилась и опустила глаза. — Извините, меня это совершенно не касается.
— У меня была своя жизнь. К тому же я был не в ладах с законом, мне пришлось бежать из Кентукки, потому что… ну, вы, наверное, уже прочли все это в газете.
Тут она вспомнила.
— Вы все еще в бегах?
— Нет-нет, это было пятнадцать лет назад, срок давности истек. Как бы то ни было, с тех пор мы с Мэрионом пару раз сталкивались. Последний раз я видел его не так давно. В Окленде, — пояснил он, снова улыбнувшись своей загадочной улыбкой.
— Это ведь там вас ранили?
Он отхлебнул еще пива.
— Это случилось позже. Мой кузен нашел там работу: его наняли объезжать мустангов для владельца богатого ранчо в Сономе.
— Что ж, — нерешительно протянула Кэйди, — по крайней мере он нашел работу с лошадьми.
Джесс безрадостно рассмеялся.
— Он терпеть не может свою работу. Ему не нравится укрощать мустангов. К тому же работать не на себя, а на дядю… — Он покачал головой. — Его это с ума сводит.
Наступило молчание.
— Хватит об этом, — внезапно оборвал себя Джесс, выходя из задумчивости и тасуя карты. — Вы слишком много из меня выжали за одну жалкую четверку треф. Сдавайте.
Она проиграла. Его ленивая коварная усмешка заставила ее задрожать.
— Мисс Макгилл.
— Да?
— Откуда у вас эта татуировка? Его глаза искрились весельем, сама она тоже едва не рассмеялась.
— Какая татуировка? — И что за безумие на нее нашло? Ей хотелось, чтобы он опустил глаза и посмотрел на нее там. Он так и сделал.
— Вот эта, — тихо пояснил он.
Она отвела взгляд с самым невинным видом, прекрасно зная, что в этом платье татуировка не видна, если только не наклониться низко-низко.
— Откуда вы знаете, что она у меня есть?
— Я ее видел. Можно даже сказать, я с нее глаз не сводил. Что там изображено: какая-то птица?
—Орел, — ответила Кэйди, вздымая грудь глубоком вздохе, чтобы ему было чем полюбоваться.
Господи Боже, она не кокетничала с мужчиной столь откровенно с… она сама не смогла бы вспомнить, с каких пор. Даже с Джейми О’Дулом она не позволяла себе подобной разнузданности.
— Это символ свободы. Я ношу его в память… об одном человеке.
— Кто это?
— Его звали Джеймс. Джеймс О’Дул. Он уже умер. — Кэйди уставилась в кружку с пивом и принялась с грустью изучать пену.
— Примите мои соболезнования.
Она дерзко вскинула голову.
— Он был солдатом удачи, воевал в армии краснорубашечников Гарибальди [19]. Пал в сражении за освобождение Неаполя. А это… — она провела рукой по лифу платья, — это память о нем. — Выждав несколько секунд для приличия, Кэйди подняла голову и посмотрела на Джесса. Настал его черед хмуриться, глядя в кружку с пивом. Ей показалось, что вид у него… раздосадованный. Неужели ее рассказ вызвал у него ревность? Полная нелепость: ведь всего несколько дней назад он считал ее проституткой! И его это ни капельки не смутило. И все-таки… он ревнует? Какая заманчивая мысль.
19
Джузеппе Гарибальди (1807-1882), народный герой Италии, сражавшийся за независимость и объединение страны.