Дюжина вопросов чуть не сорвалась с моих губ. Однако все по порядку.
– Так ты нас подслушивал? – поинтересовалась я. – Ты слышал, что Лукас рассказал нам за обедом?
– Я не убивал свою семью, если ты об этом, – дрожь в его голосе аккуратно замаскировалась под пылкий нрав. Его наполненные болью и ненавистью глаза с укором смотрели на меня, пока, наконец, не выбрали другой предмет для наблюдения. – Хотя я был… виноват в их смерти.
Ну, это еще ни о чем не говорит.
Однако если добавить немного конкретики…
– А что насчет всего остального? – спросила я, прекрасно понимая, что он все-таки нас подслушивал. – Что ты скажешь о проклятии?
– Я уже говорил, что проклятье существует, – ответил он.
– Точно, – произнесла я, осматриваясь вокруг в полном восторге от изысканного интерьера. – Но ты не сказал, что это за проклятье. Вместо тебя это сделал Лукас.
– Он ничего об этом не знает, – отрывисто произнес Эрик, хотя мое внимание давно было приковано к пианино.
Излучающий волшебное сияние величественный инструмент, окрашенный в классический черный цвет, занимал тот же темный угол, что и в нашей гостиной. Это изобретение поразило меня своей необычайной красотой, от которой у нашей мамы тоже перехватило бы дыхание.
Я подошла к нему, и мой силуэт уже вырисовывался на его блестящей отполированной поверхности.
Ни одной пожелтевшей или сломанной клавиши. Они были такими же ослепительно-белыми, как и лилии на могиле мамы.
Не в силах сдержаться, я уселась на скамью. И вот я снова здесь, заперта в своих воспоминаниях.
Кончиками пальцев я касаюсь клавиш, а мои руки помнят все движения, которым научила меня мама, и повторяют их, словно пытаясь вернуть ее назад.
Я нажала на белую клавишу E, затем дотронулась до черной D-диез, чередуя их, пока не перешла к B, D, C и не услышала прекрасную мелодию, родившуюся из нескольких нот. Эта музыка повторялась снова и снова, по моей просьбе немного преображаясь в конце. Струясь из дивного пианино, она проникала в мое сердце, протаптывая свой путь до тех пор… пока не остановилась. Или пока не остановилась я.
Когда на меня упала мрачная тень, я обернулась и увидела, что его фигура, освещенная пылающим огнем камина, стояла слева, а проницательные глаза сверлили меня насквозь.
– Что ты делаешь? – Его возмущенный взгляд затмевал более напряженный голос.
В ту же секунду я убрала руки от пианино, сжав пальцы.
– Не надо, – приказал он.
– Чего не надо?
– «К Элизе», – сказал он, указывая на клавиши. – Нельзя останавливаться на середине… Ты должна закончить.
– Но я не знаю, что дальше.
Его внимание соскользнуло на пианино, а удрученное выражение лица оставляло желать лучшего.
– Прошу прощения, – пробормотала я, быстро соскочив с сиденья, на которое не следовало садиться. – Я ее никогда не разучивала. Мы…
Тишина, которая ранила меня до глубины души, настигла нас вновь, превратившись в нечто более ужасное, потому что сейчас в ней таилось все, о чем я никогда не хотела говорить.
– Мы? – рискнул он. – Ты говоришь о себе… и своей маме?
Я прищурилась на него.
– Откуда ты знаешь о моей маме?
– Просто догадался.
– Действительно, догадался.
Он задумчиво поджал губы, а затем перевел взгляд на излучающий тепло камин, пока тот освещал его изящные черты лица.
– Ее отсутствие, – ответил он, наконец, переключив все внимание на мою персону, – всегда было заметно.
Я и понятия не имела, что на это отвечать. Особенно, когда он говорил так, будто действительно нас подслушивал и, возможно, следил, отчего мне стало совсем не по себе.
– Мы не будем о ней говорить, если ты не хочешь, – сказал он. – Доверься мне… Я понимаю.
Я была готова переехать его на поезде и растерзать на мелкие кусочки. Но неожиданно для самой себя поняла, что не смогла бы этого сделать. Точно не сейчас, когда его слов, наполненных горькой тоской, оказалось более чем достаточно, чтобы убедиться в их искренности.
– Твоя семья, – сказала я, – уже давно мертва.
– Кажется, так и есть, – его признание прозвучало печально. – Но… иногда об этом получается забыть.
Я понимала его, как никто другой.
Мамы уже шесть лет как не стало, и большую часть времени я размышляла о прошлом. Частенько, как и сейчас, мне было невыносимо больно. Но иногда, в мимолетные секунды счастья или вселенской грусти, мне хотелось прятаться в мамины объятья от всех невзгод и жизненных трудностей, и тогда я забывала, что ее уже давно не было рядом.