Вернувшись как-то в редакцию, я нашел письмо, адресованное мне. Почерк был незнакомый, почти детский. Писала Машенька.
Она, оказывается, запомнила встречу на фронтовой дороге и наш разговор в землянке. «Ведь не каждый день с поэтами приходится знакомиться». Присланные стихи понравились ей, она прочла их всем подругам — «пусть завидуют». А вырезку из газеты послала домой, «чтоб знали наших!». Машенька писала, что их «хозяйство» сейчас на отдыхе, не смогу ли я приехать к ней в гости. И фотограф пусть приезжает — девчата ждут снимков.
Я показал письмо Саше. Он посмеялся, найдя какие-то две ошибки.
— Мой сын скоро будет грамотнее писать, — сказал он.
Я решил больше не показывать ему писем Машеньки. Он просто завидует мне, вот в чем дело!
Написав девушке, я с нетерпением ждал ответа и очень обрадовался, когда пришел сложенный уголком листок. Между нами завязалась переписка, такая обычная и такая нужная на войне. Нельзя на фронте не получать ни от кого писем — душа затоскует без теплого приветного слова.
Вначале я обращался к Машеньке, как к своей младшей сестренке. Она была смешная и наивная, все печалилась, что у нее нет настоящего друга. Многие в полку пытались ухаживать за ней, но она твердо решила выйти замуж только после победы. Кстати, не знаю ли я слов песенки: «Одержим победу, к тебе я приеду...»? Девушки вечерами любят петь, а слов этой песенки никто не знает.
Я раздобыл в нашем фронтовом ансамбле текст и послал ей. Свое ответное письмо она начала словами: «Одержим победу, к тебе я приеду!». И слово «тебе» было подчеркнуто двумя жирными чертами...
Началась весна, дороги развезло, наступление снова приостановилось. У корреспондентов теперь было больше времени, и мы выезжали в «свободный поиск», то есть в командировки без специального задания, на поиски интересного материала, который встретится в пути.
Я твердо решил съездить к Машеньке. В последнем письме она примерно обозначила свои координаты, написав о себе в третьем лице: «Маша Старцева ходит теперь в школу за Ершовским озером». Я нашел на карте озеро Ершовское и даже здание школы, помеченное квадратиком: здесь, очевидно, стояла их санрота. Приехать в редакцию Машенька не могла, хотя я усиленно приглашал ее, — полк зорко охранял свою любимую «дочку».
Собственно, я бы съездил к ней давно, но меня сдерживало слово, которое я дал Тихонову: побывать у Машеньки вместе. Хотелось также, чтобы он наконец отпечатал снимки для санитарок.
Однажды в солнечное воскресное утро я возвращался в редакцию из «свободного поиска». В сапогах хлюпала вода: я провалился по колени в кювет, помогая вытаскивать застрявший грузовик, на котором проделал часть обратного пути. С грустью думал я о том, что грязное белье не отдано в стирку, что придется сушить одежду на себе или одалживать белье у товарищей.
— Тебя с Тихоновым тут дожидается какая-то девчушка, — сказал первый же сотрудник газеты, встреченный мной на улице села Карузы, куда перебралась редакция. — Где это вы с такой пионерочкой познакомились?
«Машенька!» — догадался я сразу. Войдя в избу, половину которой занимали мы с Тихоновым, я не узнал нашего жилья. Нога мягко ступала по еловым веткам, на столике в пустой консервной банке белел букет подснежников; тонкий аромат цветов мешался с острым свежим запахом хвои. Чистое белье сохло за печкой. Что за чудеса?
— Стыдно, товарищ корреспондент! Вы тут со своим неряхой-фотографом до ушей грязью заросли. Три раза смывала пол горячей водой.
Маленькая санитарка с засученными по локоть рукавами новенькой гимнастерки стояла посреди комнаты, светлая прядка свешивалась на потный лоб; она поправила ее тыльной стороной руки.
— Машенька! Маша! Как это ты надумала?
— И не думала вовсе. Меня послали сопровождать в госпиталь раненого офицера, а ваша редакция рядом оказалась... Вы рады?
Я хотел обнять ее.
— А этого нельзя, товарищ лейтенант!.. Да, вы к своему начальнику сходите, вас тут искали.
В наш дом, стоявший на отшибе и в общем довольно редко посещаемый, в этот день было настоящее паломничество; под тем или иным предлогом заходили сотрудники, чтобы посмотреть на хорошенькую санитарку.
Машенька провела в Карузах весь день, мы ходили с ней на бугор к старой часовне и в дальний лес, я читал ей стихи — свои и чужие, все, что знал, — а она рассказывала о себе. Девушка перештопала мои и Сашкины носки, учила меня варить кулеш так, чтобы зернышко отделялось от зернышка: ей показалось неудобным идти в офицерскую столовую, и я взял обед на дом сухим пайком.