― Ты ведь не боишься спать снаружи?
Мы не смотрели друг на друга. Костер погас, и мы любовались звездным небом. До рассвета оставалось совсем немного времени, но я не сомневалась, что проснусь с первыми лучами солнца. В его словах я чувствовала улыбку, поэтому улыбнулась сама.
― Еще как боюсь. И буду бояться до тех пор, пока ты снова не сможешь летать.
Голос совести. Фин
Фин бросал рассеянные взгляды на поля, что стелились под его быстрой тенью, но по-настоящему голоден не был. Он поймал воздушный поток, в котором парил почти расслабленно, и не ощущал желания его покинуть – даже теперь, когда все органы чувств его были куда более восприимчивы, а верх взяли инстинкты, он не мог полностью отринуть мысли своей человеческой сущности.
Элист. Младший брат короля. Действительно ли Фин хотел его найти? От этой мысли ему всякий раз становилось горячо и неловко – Элиста Фин предпочел бы не видеть. Быть может, всему причиной не слишком-то отпустившее юношеское соперничество, может, открывшиеся после исчезновения Элиста перспективы. Ворон всегда был на шаг впереди: он был умнее, на него засматривались первые красавицы, должность при дворе он получил сам – мало кто знал о его родстве с монархом. Он был хорош в драке, умел веселиться и смотрел всегда так снисходительно-насмешливо, что у Фина челюсти сводило от одного вида его самодовольной физиономии. Но больше всего юного сокола бесило, что Элист будто бы и не замечал его попыток соревноваться.
Когда ворон пропал, Фин обрадовался. Если бы пропал Энрик, дружба с которым также была весьма спорной, сокол первым бы бросился на поиски, и не прекратил бы их, пока не нашел товарища живым или мертвым, но тут ведь совсем другое дело. Когда Элист пропал, именно он, Фин, занял его пост, король стал больше прислушиваться к нему, а возможность получить княжество еще не была так близка.
Что-то зашевелилось в высокой траве, и Фин, в миг лишившись мыслей, стрелой рухнул вниз. Куропатка. Одним движением клюва пробив обеду голову, он в три сильных рывка разорвал тушку. Больше мыслей в его голове не было, и когда он взлетел, был, как обычно, больше соколом, чем человеком.
В светлом небе еще долго был виден его темный силуэт, как тревожный вестник еще долго он бросал тень на остывающую после лета землю. И потом, много часов спустя, приземлившись на подоконник своих покоев уже человеком, он уже нимало не заботился о том, насколько хорошо или плохо поступает. В его голове законы природы стояли этим вечером выше законов морали. В его представлении он был тем сильнейшим, который выжил, он, высший, хищник, остался, а падальщик ворон исчез.
Энрик смотрел на приятеля с беспокойством: в его порывистых движениях сквозила какая-то необычная уверенность, которую Фин всегда обретал, принимая какое-то серьезное решение. И это решение, Энрик мог хвостом поклясться, дорого будет ему стоить. На этот раз королева явилась на обед, и друзья сидели рядом, уже не обремененные необходимостью скрашивать досуг Его величеству: с этим вполне справлялись монаршие нелегкие думы и неприятные воспоминания, оживающие каждый раз, когда он видел лицо жены.
Словом, никому дела не было до того, что Энрик едва ли не впервые за несколько месяцев молчит и почти не ест. Как каждая большая кошка, он был наделен необыкновенной интуицией, и сейчас она просто кричала, что на еду времени нет.
― Нам надо поговорить, ― прошипел он, наконец, соколу. Тот даже не прекратил жевать. ― Прямо сейчас.
― Говори, ― не разжимая губ, пробормотал Фин. ― Не представляю, что должно произойти, чтоб нам было дозволено удалиться с обеда раньше короля.
Недолго думая, Энрик хорошенько размахнулся и огромным кулаком заехал товарищу в нос. Хлынула кровь. Недожеванный кусок мяса неэстетично плюхнулся назад в тарелку. В повисшей тишине голос Энрика прозвучал пронзительно:
― Ваше величество, кажется, я сломал палец. Дозволено ли мне будет удалиться?
Король чуть ошарашенно кивнул. Энрик поднялся, с высоты своего внушительного роста обозревая сборище придворных, которые сейчас чуть не локти грызли оттого, что пропустили причину такой быстрой драки. Фин, не издавший ни звука, сидел на месте, прижимая салфетку к сломанному носу. Под обоими глазами его уже через час нальются замечательные синяки, которыми он, Энрик, будет гордиться до конца своих дней, ну а пока пора уходить.