Расставив ноги поудобнее, я поддалась неясному порыву, одну руку расположила чуть ниже середины живота ладонью вверх, вторую – ладонью вниз в паре сантиметров от нее. Между ними тут же заклубилась прохладная темная сила, и я, подчиняясь ее желанию, запела на том же незнакомом языке, запела колыбельную, без слов и мотива, глубинный приказ верховной жрицы, противиться которому было невозможно.
Я чуть покачивалась под порывами невидимого ветра, разглядывая все ярче разгорающееся пламя. Теперь, когда местная колдунья за пределами дома, ее духу не защитить стен, а дар не передать – рядом с ней лишь куда более сильный маг.
На губы мои вновь наползла кривая ухмылка. Убедившись, что пламя перекинулось на соседний дом, я решительно направилась в ночь, точно чувствуя расположение повозки в не таком уж теперь для меня непроглядном мраке безлунного предутреннего воздуха.
Блат. Рия
В теплом предзакатном свете каждая черточка лица, знакомого лучше, чем свое, казалась четче, и я с откровенным удовольствием любовалась попутчиком, не обращая ни малейшего внимания на его недовольство. Он не был рад меня видеть, и внимание мое его теперь напрягало, хотя раньше воспринималось так естественно. Я чувствовала за его неприязнью тщательно отгоняемый страх, но не подавала виду – его самолюбию только моих уколов не хватало. Его вины в том, что с ним сделала прежняя обладательница этой силы, не было, была только затаенная обида и боль, что еще не успела пройти.
После того, как я запрыгнула в повозку, мы не разговаривали, и весь предыдущий день провели в молчании, которым, казалось, тяготились оба, но были не в силах разорвать. Ворону мешали неприятные воспоминания и неодолимые ассоциации, из-за чего он то и дело мельком касался шрамов на запястьях. Я же откровенно не хотела делиться тем, что произошло в деревне и во мне, боясь обнаружить себя совсем не тем человеком, каким привыкла считать.
В долгом молчании мои переживания растворялись, смешивались, вскипали, пузырьками невысказанных фраз оседая на губах. И вот теперь, выкипев, затушили пламя безмолвия, вырывая нас из его алчущих языков. Я смотрела на Элиста, ничуть не смущаясь собственного жадного любопытства, и жаждала его слов, в то же время страшась их.
― Ты убила их.
Они капают на мои ладони раскаленным маслом, и я непроизвольно потираю шрам на ладони. Понял ли бы меня он?
― Только ее.
― Не лги.
Небо постепенно темнеет, но это не та напряженная жуткая ночь, когда мы могли распрощаться с жизнью, это не та спокойная ночь, когда в моем пищеварительном тракте резвились бабочки. Этой ночью все совсем иначе, и мне предстоит вынести, вероятно, не самый приятный разговор.
― А тебе не приходилось?
Стоило только задать вопрос, как я о нем пожалела. Лицо Элиста застыло маской, исполненной не недовольства, но отчуждения, и я бы дорого отдала, чтобы было наоборот. Приходилось, я знала ответ еще до того, как мы впервые лежали, глядя на звезды, я знала в тот самый миг, когда увидела эти темные перья в тот день, в карете. Приходилось, и пусть он не жалеет, но больше крови на своих руках не хочет.
― Когда мы вышли из приграничной гостиницы, от тебя несло оборотнем. ― Я молчала. ― Высшим. ― Он ждал ответа, но я не произнесла ни слова. Мне нечего было сказать, но спокойствие куда-то испарилось. Для сравнения, когда я крушила посохом удивительно просто проламывающиеся ребра Ады, сердце билось не в пример спокойнее. ― Ох, Рия, ― Элист вдруг вскочил и заметался, с каждым движением все больше становясь похожим на взъерошенную птицу. ― У меня столько вопросов к тебе, но я не могу их задать, я даже не могу больше находиться с тобой рядом. Мне следовало уйти сразу же.
Я, столько раз повторявшая, что он может идти туда, куда ему хочется, вдруг ощутила болезненный укол в солнечном сплетении, только представив, как его силуэт растворяется где-то на границе видимости.
Он стоял спиной ко мне, не позволяя рассмотреть в сгущающихся сумерках выражения лица. Я вздохнула, нащупывая во внутреннем кармане то единственное, что было мне дорого, то единственное, что согревало мою душу, но все же нарушила затянувшееся молчание.