Когда Фин, выбившись из сил, рухнул на палубу, его чуть не раздавили, а все ж не разглядели. Матросы метались по палубе, готовясь к разгорающемуся только шторму, и быть бы на этом свете одной птицей меньше, если б его вдруг не подняли чьи-то крупные руки. Он и подумать не мог, что стихия может быть столь изматывающей, и все его насмешки над предупреждениями и заботой матери показались ему самому невыносимо глупыми и далекими, будто было это не пару недель назад, а в прошлой жизни. Теперь же, во время этой самой грозы, он, Фин, определенно вновь родился.
От поднявшего его мужчины остро, резко пахло специями, и, раз он так четко определил запах, он явно находился на грани оборота от усталости. Фину стоило большого труда сдержаться и остаться в форме птицы – не хватало еще испугать спасителя и вызвать миллион-другой новых вопросов. Спаситель определенно был силен, ведь весил Фин совсем не мало – птицей он был более чем крупной, учитывая, что хищные птицы в большинстве своем не крохи, он, как оборотень, был еще больше.
С заметным, ощутимым трудом преодолевая качку, что выдавало в нем путешественника, а не матроса, мужчина занес уже не подающую признаков жизни птицу и бережно опустил на пол в углу темной тесной каюты.
― Потерпи, дружок. Только позволь мне, и я оботру тебя. Иначе заболеешь совсем.
Если новоявленный торговец специями и удивился, обнаружив на палубе совершенно выдохшегося высшего оборотня королевского рода, то виду не подал. Да разве могло быть иначе, если Рия захотела перо сокола? Чего захочет, непременно получает, та еще счастливица, только вот совершенно всегда не так, как того ожидает. Что ж, если он лишь исполнитель воли судьбы, разве может он с ней поспорить?
Поэтому утром, подобрав одно из выпавших неожиданно маленьких коричневых с рыжим отливом перышек, он вышел из каюты, не закрыв за собой двери. А когда вернулся, та была уже пуста.
Фин летел вперед, рвался изо всех сил, бился с ветром. Чувствовал он себя, несмотря на ночевку на полу и с мокрыми перьями, замечательно – сила молодости, магии в его крови грела его теплее самого толстого одеяла, поэтому теперь он мог насладиться утром. Он скользил в объятьях ветра, взмывал ввысь, падал к волнам, даже перехватил какую-то мелкую рыбешку. Мир, обновленный грозой, сверкал, и море было необыкновенно спокойным, гладь его, покрытая полыхающей на солнце рябью, так и манила, и Фин, не в силах сопротивляться желанию, то и дело бросал любующийся взгляд на свою тень. Она, прекрасная, сильная, с невероятным размахом крыльев, скользила, будто волшебный корабль, не тревожа волн.
Такой полет не выматывает, такой полет прекрасен, в таком полете он черпает силы. Ну, еще, конечно, в собственной сильной крови, как любой оборотень, но его силы тоже ограничены. И все же полет чуть более суток он в состоянии выдержать, ведь он молод, здоров, полон бурлящей энергии.
Фин зорко смотрел вперед, и когда на горизонте появились едва различимые еще вершины родных гор, издал радостный крик. Сейчас и здесь его не беспокоили бесконечные «зачем». Эту ночь он, пусть и мокрой жалкой птицей, спал спокойно.
Начало пути. Рия
Ожидание. Радостное предвкушение, тревожное предчувствие, напряженное выжидание, нервное, восторженное, опустошающее. Мне ведомы самые разные его оттенки, ведь всю свою жизнь я ждала отца из самых разных, долгих, опасных поездок. И все же он возвращался, каждый раз возвращался. Но в этот раз что-то было не так, что-то снедало меня, изнутри выламывало ребра ледяным, обжигающим ужасом.
― Еще и месяц не минул, милая, ― едва Евгения вошла в мой тесноватый кабинет, пространство будто бы сжалось сильнее, чтоб она казалась еще внушительнее.
Весь мой маленький мирок, когда я была маленькой, едва ли держался на отце. Скорее первые годы оплотом для меня была неизменно пахнущая жаренными пышками Евгения, которая забирала меня к себе на кухню, сажала к теплому боку печки и вручала яблоко: нечего детям малым леденцы есть да зубы портить – за жизнь успеется еще. Она же, не отец, читала мне сказки перед сном, рассказывала смешные истории, пела песни, пока лепила несметные полчища вареников. И именно она в один не самый прекрасный день отрезала: