Дальгерт продолжал говорить заученный текст, а сам тихонько скользил взглядом по мрачным лицам прихожан. Уличная проповедь никогда не была его стихией, но времена настали такие, что даже сам приор выходил на площадь читать Святые Свитки.
Минуло всего пять дней с того часа, как он принес дохлую птицу святым отцам, но те отнеслись серьезно к предупреждению, и Даля не покидало подозрение, что Леон тоже узнал в корявом рисунке Глаз Схарма.
А уж когда на следующий день появились известия о двух чужаках, что расспрашивали жителей окраин о монастыре и монахах… вот тут-то и решили святые отцы, что угроза реальна. И начались ежедневные эти проповеди.
– …и да пребудет в каждом сердце имя Спасителя, Бога нашего, благ подателя, слава Ему и трижды хвала… – закончил он свою речь.
Немногочисленные слушатели осияли себя знаком святого перекрестия, да и начали потихоньку расходиться. Только один человек остался стоять, дожидаясь, когда Дальгерт к нему обратится.
– Слушаю тебя, сын мой!
– Будет война, святой отец?
Прямой вопрос. Кто-то однажды должен был это спросить. На такие вопросы следует отвечать честно.
– Да. Будет война. Но враг наш угрожает не одному только монастырю. Этому врагу не важно, кого убивать…
– Нужно ли готовить оружие? Будет ли объявлен сбор ополчения?
– Братья отправили разведчиков, но пока ни один из них не вернулся. Мы ждем известий. А оружие… оружие готовить надо.
Человек поклонился и ушел.
Даль был уверен, что посланные Леоном разведчики не вернутся уже никогда. Если им только не повезет и они не разминутся с ищейками Схарма.
Ну что же… дело сделано. Можно и отдохнуть немного. Час ранний, так что в «Вороньем гнезде» не должно быть много народу. Зайти, позавтракать. Узнать последние сплетни…
Скоро наступит день, когда нужно будет отправлять отчет в Убежище. А информация вся, как назло, недостоверная, да и Леон теперь часто вызывает его для доклада. И вообще, как-то тревожно на душе, словно впереди ждут неприятности.
Такого рода предчувствия случались с Далем и раньше и, как правило, оправдывались. Но ни разу еще ему не удалось угадать, где именно стоит стелить соломку. В этот раз он даже гадать не стал.
Ноги сами вынесли его на Лобную площадь, к знакомой вывеске. Дверь по случаю жаркой погоды была распахнута настежь.
Действительно, посетителей в заведении Вильдара по утрам бывает совсем мало. Сегодня – так и вообще никого.
Ильра сидит в зале одна, спиной ко входу. По столу перед ней бегает крошечный блестящий паучок. Паучок?
Дальгерт подошел взглянуть, но девушка проворно накрыла насекомое ладонью. Подняла испуганный взгляд и, кажется, испугалась еще больше, узнав Дальгерта.
Он, чтобы выполнить обещание, данное Вилю, отступил на шаг.
Ильра поднялась, сжимая в кулаке свое сокровище, и поспешила за стойку. Во взгляде ее сквозило отчаяние.
– Вам что-то приготовить? – быстро спросила она.
– Завтрак. В это время суток я предпочитаю кофе и что-нибудь легкое… например, омлет с беконом…
Она даже не улыбнулась. Смотрела по-прежнему так, словно Дальгерт ее прямо сейчас потащит на костер. Да что такое? Неужели он правильно догадался и под рукой девушки не просто насекомое, а мех – существо, собранное из крошечных деталей, скрепленное фантазией мастера и оживленное его Словом?
– Ильра, что у вас есть позавтракать, чтобы не готовить, а сразу подать?
– Молоко. Хлеб, сыр…
– Ну вот и отлично. Чего вы испугались? Я не кусаюсь.
– Вы один из этих.
– Это не делает меня зверем.
Она не ответила. Она считала иначе.
В этот момент в зал вошел хозяин. Мрачно взглянул на Дальгерта, прошел за стойку. Ильра подала поднос с нарезанным хлебом и сыром. Поставила на него большую глиняную кружку с молоком.
– Я сяду у окна, – напомнил Дальгерт.
Девушка кивнула, унесла поднос. За стойку уже не вернулась, а не торопясь удалилась за дверь, ведущую во двор.
– Я всего лишь заказал завтрак, – ворчливо сказал Дальгерт хозяину.
Тот кивнул.
Даль оглядел зал, но там по-прежнему было пусто. Вот и хорошо.
– Виль… Ильра – мастер Слова?
– С чего ты взял?
– Она не видела, как я вошел, и играла, запуская по столу механического паучка. Она сама его сделала?
Виль потемнел лицом. Снял с полки кружку, протер. Сказал:
– Выходит так, что жизнь моей дочери в твоих руках. Если святые отцы узнают, нам с ней не жить. Заклинаю тебя, умоляю, не говори никому. Она – это единственное, ради чего я живу. И если с ней что-то случится из-за тебя, из-за твоих неосторожных слов…