Я села в электричку. Безо всякого желания. Впервые я столь неохотно возвращалась домой. Шел дождь, началась настоящая осень. Окна, которые было невозможно открыть летом, теперь не удавалось закрыть. Хлестал ветер, мокло сиденье рядом. Тоскливо. Сумеречно.
Обычно я утешала себя тем, что в моей прекрасной стране нет хотя бы вулканов, ураганов и землетрясений, но оказалось, я жила бок о бок с вулканом, и землетрясения не нужны, если рядом поселится этакая Ренька. Но между нами, коль не она, была бы другая. И ведь не она заверяла меня в своей искренности и любви.
Тряслась я в своей электричке, и мысли у меня невеселые. Вдобавок ко мне подсели двое мужчин далеко не первой свежести. Вчерашней, а может быть, позавчерашней. Хорошо усвоенный алкоголь в сочетании со свежим пивом — сногсшибательная смесь для моего носа. Мало того, что вокруг толпа, мало того, что возле меня в проходе улегся ротвейлер (правда, в наморднике), мало того, что дождь за окном, солнышка — ни слуху ни духу, до следующего лета еще далеко, — так мне еще и жить не хотелось.
И так мне жить не хотелось и не хотелось четыре остановки, целых двадцать минут, и тут ротвейлер вышел вместе со своим хозяином. Первое радостное событие за этот день. На следующей станции вышло немного народу, стало чуть-чуть свободнее, но те, затрапезного вида господа сидели рядом, и я не могла притворяться, будто я их не вижу, не слышу, не чувствую. Хотя я и не городская. Терпеливо сидела, глядя в окно. Но до моих ушей долетали обрывки разговора этих, вчерашней свежести, мужчин.
Один другого спросил:
— А чего ты ей скажешь?
— Без понятия. — Голос второго звучал грустно. — А ты?
— Тоже не знаю, — проговорил тот, первый.
— Может, правду?
— Не поймет.
— Ну придумай чего-нибудь...
— Да чего там придумывать... — пожаловался первый.
Я сделала вид, что не обращаю на них внимания, да и какое мне в конце концов дело до двух мужиков вчерашней свежести, раз вообще весь мир против меня. Но ведь уши не заткнешь, и волей-неволей я косвенным образом стала участницей их беседы.
— Если чего-нибудь выдумаю, то в другой раз она мне ни за что не поверит, — закончил первый попутчик.
— Конечно! — поддержал второй. — Лучше уж не бреши. А то как начнешь брехать, так и не кончишь.
— Ну! — согласился первый. — Да и не люблю я врать.
Попутчики замолкли, а мне интересно, что им еще придет в голову.
Всегда чему-нибудь можно научиться в пригородном транспорте.
— А любишь ее?
— Больше всего на свете, — признался первый, а голос у него был такой же печальный, как и вид за окном.
— Ну, брат! — Второй от радости аж заговорил во весь голос. — Так чего ты, брат, киснешь? Главное дело, чтоб любовь была! Раз ты знаешь, что любишь ее, то полный порядок! — И он, наклонившись к приятелю, начал что-то шептать, размахивая руками.
За окном было серо, до моего дома еще три остановки. Первый мужчина встал — он не похож на дегенерата, исходящий от него запах гораздо хуже, чем его одежда, он попрощался с товарищем. Вышел из вагона, поезд тронулся, а второй высунулся из окна, которое не закрывается, и прокричал:
— Только не забывай, что ты ее любишь! Помни об этом!
Затем каким-то чудом задвинул окно и на следующей остановке вышел.
А потом вышла и я.
Ничто не изменилось в этом мире. По-прежнему сумрачно и дождливо. Холодно. И до лета почти целый год. И Адам забыл, что меня любит. А может быть, он вовсе и не любил? Может, он не способен любить? Но я-то уж точно умею любить. И буду об этом помнить. Из-за того, что какой-то мужик оказался обычным перебежчиком, я не позволю загнать себя в сточную канаву, из которой жизнь будет выглядеть как куча дерьма. Ни за что. На этот раз нет. Не будет так, как после разрыва с нынешним Йолиным. Никакому мужчине меня не сломить!
Я вошла в дом, собака бросилась навстречу, совсем не обращая внимания на то, что у меня сумки в руках. В кухне возвышалась гора немытой посуды, моя дочь уселась перед телевизором и уплетала пиццу. Я была на грани срыва и почти готова устроить разнос. Потому что Тося сидит дома бог весть с каких пор, а я тут и так далее. Но перед глазами возник тот второй собутыльник, и я услышала его голос с хрипотцой: «Не забывай, что ты ее любишь!»
Я поставила сумки с покупками, поздоровалась с этой глупой псиной, которая любит меня больше жизни. Потом направилась в комнату и поздоровалась с Тосей. Раз я ее люблю, то не стану начинать с ругани.
— Я оставила тебе пиццу в духовке, — сообщила мне дочь. — Я буквально только что вернулась.
Я поела пиццу. Посуда громоздилась в мойке. Никуда не денется — это уж точно.
«Не забывай, что ты ее любишь!» — назойливо преследует меня.
Позвонил Адам, что немножко задержится, вернется около восьми, он хотел бы, однако, чтобы я нашла время с ним побеседовать, могла бы я не договариваться ни с Улей, ни с Ренькой... Первый раз такое от него слышу.