Спали тогда всей кучей рядом с праздничным столом, разве что Исин и Чонин ушли в комнаты, а Ханю приспичило попить обычной воды. В коридоре его поймали за руку и втащили в комнату. Дверь захлопнулась, сухо щёлкнул замок, и его к той самой двери и прижали спиной.
Даже воспоминания об этом зажигали кровь.
Хань тогда стоял неподвижно, но дрожал. Не от холода и не от страха. И тогда он понятия не имел, почему дрожит. Комната тонула в темноте, лишь в окно лился неровный и переменчивый слабый свет ― от уличных огней и неоновых вывесок. В темноте напротив ― тёплое дыхание и расплывчатый силуэт. Хань узнал его по запаху и жару. Рядом с Чонином всегда возникало фантомное ощущение полуденной жары. Он выглядел, как зной, и пах точно так же горячо. И Хань просто верил ему и чувствовал его ― всегда и на любом расстоянии. Чонину даже не обязательно было прижимать дверь ладонью ― Хань не смог бы уйти всё равно.
Он всегда умел думать и оценивать вещи и явления правильно. Если бы он сказал, что не ожидал ничего подобного, то солгал бы. Если бы сказал, что был к этому готов, солгал бы опять. Он… догадывался и подозревал, но старался ничего не замечать, потому что… они оба виноваты ― были, есть и будут. Они оба ― чувствовали и смотрели, и ждали. Быть может, Хань до последнего надеялся, что им обоим хватит сил оставить всё так, как есть, хватит сил… противостоять и сохранить то, что они уже имели. И, наверное, если бы речь шла лишь о нём, ему хватило бы сил остаться на месте, держать всё глубоко внутри под замком, потому что он старше, умнее, заботливее, ответственнее, и его, чёрт возьми, называли «хёном», а ломать чужую жизнь нельзя, тем более, такую яркую и выдающуюся. И… и он хотел только лучшего для человека, придававшего ему сил и оберегавшего его на узкой тропе славы в чужой стране, в чужом мире, на призрачной доске для игры в вэйци, где постоянно шли бои.
Но речь шла не только о Хане. В любых отношениях есть хотя бы две стороны. Хань мог поручиться за себя, но не за Чонина. Хотя глупо было думать, что человек, способный на одержимость, не знает, что такое страсть. Кай ― воплощение любви Чонина и его огня, сам Чонин ― холодный и сдержанный, надёжный, но замкнутый, его тепло всегда пряталось за толстой бронёй изо льда. А ведь Хань знал физику: чем больше копить, сдерживать и нагнетать, тем сильнее будут вспышка и взрыв. Как обратная тяга.
В ту ночь именно это и случилось. Ни один из них не рассчитывал на подобное, но ни один и не удивился. Они просто достигли критической отметки в их отношениях, когда требовалось или что-то менять, или всё ломать. Наверняка у многих людей возникало схожее чувство в определённые моменты жизни: отстранённое безразличие, когда всё равно уже, что будет дальше, лишь бы это дальше наступило, жажда узнать, что же после изменится и изменится ли вообще, когда даже спокойные и не особенно инициативные люди испытывают непреодолимое желание что-то сделать и встряхнуть весь этот чёртов мир, когда просто хочется прекратить это бесконечное и невыносимое затишье перед бурей и сделать хоть что-нибудь…
Хань закрыл глаза, и его губы согрело чужое дыхание. Секунда длилась вечность ― достаточно для того, чтобы заказать себе место в аду и сердито подумать: «Ну же!»
Оказалось, что это ни черта не метафора ― «горячий». Чонин в самом деле был горячим. Прикосновение губ ― и от него по коже Ханя разбежались волны тепла. Хуже того, этого не хватило, и Хань не смог запретить себе искать эти горячие губы собственными. Он продолжал чувствовать Чонина во всех смыслах, как и всегда, а не только физически.
Его ответ сломал всё, что только можно было сломать. Чонин отличался трезвомыслием и умом, но ещё он всё-таки оставался горячим мальчишкой с кучей гормонов, которые надо куда-то девать.
Сейчас Ханю хотелось улыбаться от воспоминаний о той нелепой ночи, но тогда всё воспринималось по-другому. Они путались в последовательности действий, не хотели отпускать друг друга, пытались проявить заботу и сдержать желание. Пришлось нелегко, но они смогли изучить тела друг друга на ощупь, найти то, что им нравилось, прикоснуться друг к другу. И Чонин немного пристыдил Ханя своей смелостью, когда провёл ладонями по его бёдрам и решительно прикоснулся к его животу, спустился поцелуями ниже, обхватил член ладонью и накрыл губами головку.
Хань впился зубами в собственную руку, чтобы ни одним звуком не нарушить ночную тишину. Он запрокидывал голову, зажмуривался до ярких пятен перед закрытыми глазами и вздрагивал всем телом от прикосновений рук, губ и языка. Чонин не торопился и в самом деле терпеливо изучал, хотя Хань отчётливо ощущал его возбуждение, его страсть, его желание ― ощущал в каждом прикосновении. Хуже всего, что Чонин не стремился утолить только свои желания, а трансформировал их в удовольствие Ханя. И худшим в этом оставались чувства, потому что трудно чему-то противостоять, когда понимаешь, как дорого за это платят. Чонин хотел Ханя, но не брал, потому что одновременно с этим хотел, чтобы Ханю это доставило такое же удовольствие, как и ему. От осознания этого на глаза слёзы наворачивались, тем более, что Чонин всё ещё был для Ханя «мальчишкой», но умудрялся держать свои гормоны при себе. Юношество Ханя закончилось не настолько давно, чтобы он забыл, как это трудно ― сдерживать выжигающий изнутри огонь и отказывать себе в освобождении. И не потому, что это надо тебе самому, а потому, что это надо сделать ради кого-то другого.
Вот так в их отношениях возникла предельная ясность, которую уже ничто не могло испачкать и исказить. Их связывали не просто влечение, дружба и прочие менее существенные чувства. Их связывала… любовь.
Раньше Хань счёл бы это бредом и мелодраматической ерундой, но не тогда, когда испытал всё на собственной шкуре. Потому что только любовь может заставить людей делать то, что прежде казалось им невозможным и неприемлемым. И только любовь могла заставить Ханя целовать другого парня и испытывать наслаждение от этого. И только любовь достаточно укрепила уже существующее доверие к Чонину ― Хань верил ему настолько сильно, что смог отдать ему себя ― позднее, в другую ночь ― и не пожалеть об этом.
Трудностей стало ещё больше, но их чувства друг к другу помогали выдержать всё. Они сходили с ума и ссорились ничуть не реже любой другой пары. Приходили друг от друга в восторг и обижались из-за ерунды, ругались и мирились. Они безупречно играли свои роли и умудрялись находить время на любовь при всём том бешеном темпе жизни айдолов, что не давал им возможности спокойно перевести дух. Они были немножко безумными и предельно осторожными настолько, что почти никто ничего не подозревал, а если и подозревал, то слишком смутно и бездоказательно.
☆☆☆
За пару месяцев до камбэка Хань рассорился с отцом и нуждался в деньгах. Чонин ни о чём его не спросил и просто дал нужную сумму. Хань понятия не имел, откуда у Чонина эти деньги, но стал наблюдательнее и обратил внимание на всякие мелочи, что прежде ускользали от него.
Чонин много читал, на его компьютере хранились финансовые сводки и выкладки по аналитике, а в его телефоне Хань нашёл напоминание о расписании сессий Токийской и Шанхайской фондовых бирж. Потом ещё «Камон», которым занималась сестра Чонина. Вроде бы.