– Ничего. Спи, – ответил Леонид Андреевич. – Завтра на базар с утра поедем. Платье тебе куплю. Хочешь?
– Хочу, – ответила Марта, ужаснувшись своим ощущениям и своему ответу. Темным инстинктом, поднявшимся со дна души, она осознала, что этот вопрос означает нечто большее, чем просто покупка платья, касается чего-то более важного. Но о чем идет речь – она понять не могла, тяжелая дрема наваливалась на грудь, жарко дышала в лицо и пахла дальними лугами, дорожной пылью, сахарным самогоном…
Утром поехали на барахолку. У Марты чуть кружилась голова, сладко томилось тело, и тянуло колени. Разноцветная карусель базара потрясла ее. Продавалась разная еда, о существовании которой забылось за годы войны. Толстые плитки шоколада, петушки на занозистых деревянных палочках, жаренные в масле пирожки, похожие на стоптанные ботинки, булочки со сладкой посыпкой и изюм с курагой. Продавались вещи обычные, привычные за последние годы – куски парашютного шелка, галоши, брезентовые чоботы. Продавались вещи невиданные давным-давно – кружевные комбинации и панталоны, лисья горжетка со стеклянными глазами и молевыми проплешинами, книги с ятями, но без обложек… Продавалось трофейное – и платья, и швейцарские часики, альбомы с видами замков, туфли, как из рыбьей чешуи, нестерпимо сверкающие на утреннем солнце. Продавались вещицы самодельные – зажигалки, сделанные из гильз, портсигары, прозрачные, как лед на пруду, ручки и вставочки…
Из этого верчения ее, словно котенка за шкирку, вытянул Морозов. Марте понадобилась пара минут, чтобы понять, о чем он ей толкует.
Платье продавала нездорово полная старуха с усиками над верхней губой. Руки у нее сильно тряслись, и платье, которое она держала, тоже трепыхалось, играло на легком ветерке, и Марта сразу не могла рассмотреть, что на нем за узор, но потом рассмотрела. Красные маки на снежно-белом фоне.
– По размеру тебе, что ли? – допытывался Морозов, улыбаясь. – Да говори – или очумела совсем?
Старуха приложила платье к плечам Марты.
– Впору, – констатировала она неожиданно певучим для такого большого и грубого тела голосом. – Берите. Я отдаю недорого. Это моей дочери, ее больше нет. У меня еще туфли, думаю, они тоже подойдут.
Туфли – белые, на маленьком каблучке, с пуговкой на носике – подошли.
Старуха сказала Морозову:
– Ваша дочь будет очаровательна в этом наряде!
Помрачнело лицо Морозова, словно черная туча на него накатила. Но через пять минут он уже снова посмеивался и кормил Марту житными пряниками.
Вернувшись в колонию, Марта узнала, что Юрка Рябушинский пропал невесть куда.
– На один день вас нельзя оставить! – бушевал у себя в кабинете Леонид Матвеевич. Марта, испуганная и обессилевшая, сидела в своей комнате. На грубо сработанном комоде тикали часы, остатки роскоши прежних хозяев дома. Страшный старик пожирал младенца. На свете есть тысячи дорог, и только одна из них ведет в сырой овраг за рощей, а остальные – в тысячи стран.
А Шкалик помер еще до войны.
Глава 2
Крон и Рея
Первая дочь, Галина, далась молодой матери тяжело. Марта рожала трое суток и родила ребенка «с варежку», как высказалась молодая, но знающая акушерка. Если бы не ее забота и находчивость – не вырвались бы мать с младенцем из прохладных, нежных объятий безвременной смерти. Впрочем, роженица не выказала особой радости, когда ее оповестили, что жизнь дочери вне опасности. Казалось, она вполне равнодушна к ребенку и заботится о нем только по обязанности.
«У молодых-то оно всегда так, потом пообвыкнется, привяжется к малютке», – успокаивал себя Леонид Андреевич. Он был вполне счастлив и доволен, почувствовав себя отцом. Правда, ему бы хотелось мальчика… Ну ничего, девчонка тоже хорошо, будет помощница матери.
А Марта в помощницах нуждалась. Через год после их свадьбы колонию расформировали. Морозова власти не обидели. Памятуя его заслуги, хозяйственную сноровку, назначили председателем колхоза. Пост немаленький, что и говорить, и ответственность велика. Но Леонид Андреевич не испугался, повел себя, как и пристало партийцу. Принял хозяйство в свои руки. Марта стала председателевой женой. А это – всем пример и мужу помощница, а как быть, если к тому же еще и свой дом вести надо, и младенец присмотра требует? Кое-как, однако, перебились. Соседки помогали молодой председательше, но все равно сюсюкаться с дочуркой ей было некогда. Вот и выросла Галина неприласканной. Да так, может, и лучше – для жизни. С ранних лет стала помогать Марте по хозяйству. Никакого дива в этом, конечно, нет – так все сельские дети растут. Но Галина, считай, весь дом на себе тянула и умела еще какой-то особенный уют в нем наладить.