…
Вернувшись обратно в номер и не обнаружив там Юрая, барон дал себе по времени лишь пять ударов сердца – схватить меч и кубарем скатиться по лестнице вниз, в общую залу.
– Где?!
И, следуя молчаливому кивку буфетчика, рывком распахнул входную дверь…
… чтобы обнаружить в двух шагах от себя наклонившегося к земле и едва стоящего на ногах товарища, из шеи которого тянет кровь какая‑то разодетая дама‑вампирша. Уж на что другое, а на "собратьев по цеху" у Владисвета Зборовского глаз был намётан сызмальства, хотя даму‑вампира "за работой" ему не приходилось наблюдать еще ни разу: о вампирских оргиях он был наслышан немало, но желания в них поучаствовать никогда не испытывал, полагая свою маленькую причуду делом сугубо личным, можно даже сказать, интимным, и предпочитая предаваться ему в одиночку. А теперь, захваченный открывшимся ему зрелищем, даже задержался на одно неуловимое мгновение, лихорадочно размышляя, как же ему сейчас надлежит действовать.
Считается, что вампира можно отпугнуть при помощи чеснока. А убить – осиновым колом или клинком, откованным из самородного серебра. И еще, вроде бы, не переносят вампиры яркого солнечного света. Хорошо, пусть так, но что принесет всё это знание в тот момент, когда острые клыки уже вспороли твою вену, а ни осинового кола, ни серебряного кинжала под рукой не оказалось, да и руки начинают потихонечку деревенеть под действием парализующего укуса?! Ни храбрость, ни отвага, ни магические искусства здесь уже не помощники… Нет, спасла Юрая, а точнее, помогла ему продержаться до прихода подмоги совсем иная сила, пусть и менее высокая, но подвластен которой тем не менее всяк живущий в подлунном мире. Имя же этой силе – жадность.
– Моё, не дам! – отчаянно билась мысль в туманящемся мозгу алхимика, пережимая вены и не выпуская кровь из собственного тела. Ноги враз ослабли, по всему телу потекли лихорадочный жар и зудение, голова отчаянно кружилась, но унаследованная от родителей здоровая крестьянская закваска, хуторская прижимистость голосили сейчас что есть мочи, сопротивляясь той неимоверной силе, что тянула из него кровь. – Не по‑лу‑чишь, хрен тебе!!!
Этого‑то мимолетного промедления и хватило Зборовскому, чтобы подлететь к разодетой вампирше и схватить ее одной рукой за челюсть, другой пережимая нос и заставляя тем самым приоткрыть рот. Ведь просто рубануть мечом жадную до чужой крови герцогиню было сейчас нельзя, как бы барону этого ни хотелось: дурманящая слюна вампира в момент его смерти тут же становится ядовитой, и оставайся клыки в теле жертвы – он за компанию прихватит с собой в посмертие и того, кого кусает. Уж кому, как не Владу, было об этом знать! И первой его задачей было сейчас заставить Ирму выпустить Юрая из своих зубов.
События, тем временем, продолжали развиваться с неимоверной, поистине вампирской быстротой. Никто из досужих обывателей не успел еще и голову повернуть в сторону развернувшейся схватки, а Зборовский уже сумел раскрыть рот мычащей от злости и бессилия герцогине, и теряющий сознание Юрай рухнул на мостовую… Барон как раз решал, что лучше: мечом оприходовать даму, которую он держит в своих руках, – или уж одарить смертельным укусом, как вампир вампира. Но тут в игру вступил последний участник событий, до сих пор лишь со всё возрастающим беспокойством наблюдавший за ними из окошка кареты.
Собственно, операция была задумана точечной и молниеносной: внезапный укус ничего не подозревающего Юрая благородной незнакомкой, от которой он этого менее всего мог ожидать. Причем сразу же мертвящий укус вместо насыщающего, а возможность полакомиться впоследствии кем‑нибудь повкуснее Филофей своей племяннице клятвенно обещал обеспечить. Десять ударов сердца до смерти, потом второй, контрольный укус – и в карету, на рысях!
Начальный этап был выполнен безукоризненно: клиент вышел из гостиицы один, без приятеля, и послушно подставил шею под клыки герцогини. Вот тут бы и порадоваться! Но после этого все стало развиваться как‑то вкривь и вкось. Сначала укус вампирши непозволительно затянулся, а затем на порог стремительно вылетел спутник Юрая (Влад, барон Зборовский – ректор специально уточнил это заранее по своим каналам). Причем двигался барон с такой скоростью, что Филофей не смог бы отследить его без магии и в лучшие свои годы, лет сорок назад. А уж теперь, в почтенном и заслуженном своем возрасте, тем более.
Но именно на подобный случай старина Фил и контролировал ситуацию из стоявшей наготове с приоткрытой дверцей кареты. И теперь он решительно и так быстро, как только мог, сжал пальцами заранее подготовленный амулет с заклинанием. Тонитрум и фульмен цезитас, хокк!
Неимверной силы удар грома и вспышка света, обрушившиеся на сцепившихся в схватке Зборовского с Ирмой, а заодно и на лежавшего у них в ногах в полубессознательном состоянии Юрая, были страшны, хотя сами по себе и не опасны. Все, что от них требовалось – это ослепить и оглушить противников на недолгое время, а остальное было уже делом техники. К тому же у этого ошеломляющего заклятия "грома и молнии" имелась и еще одна изюминка: заточено и нацелено оно было прежде всего на людей, троллей, гномов и других тварей, имеющих только один облик. В оборотнях же и вампирах заклинание затрагивало лишь человеческий слой, так что если герцогиню де Монферре этот магический удар на время и оглушил, то делившая с ней тело и душу вампиресса оставалась в полной силе и должна была теперь, вырвавшись на свободу, еще успешнее сделать свое черное дело.
"Тонко задумано – могли бы сказать бы по этому поводу в другое время и в других мирах. – Но где тонко, там и рвётся"9. План Филофея был блестящим и вполне осуществимым, но споткнулся на двух неучтенных обстоятельствах, одно из которых предугадать заранее было совершенно невозможно, зато другое его сиятельство ректор мог бы и принять во внимание, озаботься он разведать чуть больше о спутнике своего врага.
Во‑первых, в защитном слое ауры Юрая со вчерашнего дня висело заклинание магического зеркала. И оно сработало сейчас самым наилучшим образом, недаром придумавший некогда это заклинание Шалидор почитался во всем Круге Земель как праотец и родоначальник магического искусства. Отразившаяся от зеркала светозвуковая волна со всей мощью ударила по выпустившему ее на волю волшебнику, на несколько долгих минут отняв у него зрение, слух и способность вообще хоть что‑нибудь соображать. Именно из‑за этого оглоушенный Филофей едва не пропустил возможность увидеть то, что случилось во‑вторых. А полюбоваться было на что…
Хорший псарь может потратить на выучку своего кобеля месяцы и годы, добиваясь безоговорочного послушания. И четырёхлапая тварь будет будет послушно выполнять приказы, бегать за палкой и безропотно сидеть перед миской с мясом, не смея его и коснуться без дозволения хозяина. Всё это так. Но стоит этому, сколь угодно учёному, кобелю учуять запах текущей сучки – и прости‑прощай, конец всей выучке: пара сцепится в один клубок, и оторвать их друг от друга будет невозможно ни приказом, ни силой, ни колдовством, разве что пилой надвое распилить. Вампиром ведь была не только Ирма, но и Влад Зборовский. И когда удар заклинания высвободил подлинную сущность обоих из человеческой оболочки, в Круге Земель не осталось уже ничего, что смогло бы удержать ошалевших от вожделения самца и самку вампирской породы от самой старой на свете схватки.
Что значат людские долг и честь, когда тебя призывает голос крови и неизбывная жажда отыскать пару вровень? Когда, после всех этих уныло‑плоских, одноликих любовников и любовниц незамутненно человеческой породы, посчастливилось наконец‑то встретить подобного себе? Подобную себе? Прочь, прочь ненужную одежду – в клочья, с треском! Вернуть истинную бледность лицам, выпустить на волю клыки и когти, прояснить красными всполохами глаза и слиться наконец воедино в саднящем стоне желания и вожделения. Снова и снова погружаться в жаждущие глубины – и всё так же снова и снова принимать в них того, о ком мечтала все эти годы. Вцепляться зубами в ее плечо, исступленно и ожесточенно царапать его спину в этом безумии страсти, когда ваши тела скользят друг по другу в жарком поту, когда вкус чужой крови на губах утоляет не голод желудка, а совсем другой, извечный голод по истинной паре… Сливаться в единое целое неудержимо и неостановимо, наплевав на всех и позабыв обо всём на свете, опять и опять – до тех пор, пока не рухнет небосвод…