Вопрос был, строго говоря, риторический, но Леву Шойфета это, как обычно, не остановило.
— Что теперь у владетеля Бхаалейна развязаны руки, — ответил он.
Возможно, генерал-майор Бубенчиков не так настаивал бы на том, чтобы база советских войск в дружественном Эвейне была перенесена от точки перехода в места более обжитые, если бы знал, что творилось в новом лагере после наступления темноты…
Разумеется, выйти из лагеря иначе как через главные ворота было почти невозможно — минные поля, ограда, датчики, прожектора… История с собакомедведем пошла бедняге Сапрыкину впрок. Начальство, проверив колючесть проволоки и мелкость сетки, милостиво покивало, и вопрос о безопасности базы сочли закрытым.
Ошибку Бубенчиков допустил только одну. Да и не ошибка это была, в общем. Какие, ко всем чертям, увольнительные на иностранной территории? Может, тебе еще билетик до городу Парижу? Ах, назад в Союз? А секретность? Разболтает в пьяном виде какой-нибудь солдатик, и через день об этом будут трезвонить все Барановичи, а через два — весь Тель-Авив, где половина этих самых барановичей и Рабиновичей проживает. Нет уж, потерпят без водки и баб!
Возможно, сказался благоприобретенный аскетизм замполита, возможно, одна половина здравого смысла одолела другую… так или иначе, но тягу рядового состава к бабам и водке генерал-майор недооценил радикально. Покуда тесниться приходилось на пятачке посреди густого леса с дикими драугбэрами, никто как-то не задумывался, чего лишен, — кроме тех немногих, кому приходилось сталкиваться с туземцами в мирной обстановке. Но с переездом под бок многолюдной деревне необходимость стала осознанной. А осознанная необходимость, как писали классики, есть свобода.
Вообще-то часовой при попытке проникнуть на охраняемую территорию должен действовать строго по уставу, начиная с сакраментального "Стой, кто идет!" и далее по пунктам. Но диалог, который можно было услышать у шлагбаума на КПП почти ежевечерне, с предписанным имел мало общего:
— Стой, кто идет?
— Да я это, я! Вот идиот, кого еще понесет к воротам в такое время? Не договаривались, что ли?
— А если комендант?
— Вы что, не споили его еще? Вот трезвенник! Я думал, у вас уже все верхи в кармане.
— Угу. Сидят и гадят. Да ты проходи, не маячь… Сколько с тебя, знаешь? Флягу, и чтобы полную.
— Да чтоб вы упились, гниды!
— Ты мне, блин, не выступай! Щас как…
— Все, все, молчу! Уже пошутить нельзя…
— Шутки у него! Мне, между прочим, с начкаром — делись, с этими, на пульте — делись… Ты иди, шутник. Пока еще до деревни дотащишься… весь самогон без тебя выдуют.
— Без меня — не выдуют!
— Погоди! А ты что на продажу волочишь?
— Тебе скажи! Нечего мне рынок забивать. Сам придумай.
Огромный вороной тяжеловоз — ибо закованную в доспехи тушу воеводы Тауторикса мог выдержать далеко не каждый конь — прядал ушами и нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
— Ну? — осведомился воевода. — Где они?
— Их нет, — отозвался дружинник. Из-под шлема на его побелевшее лицо скатывались крупные капли пота. — Их нет в этом лесу до самого окоема.
Тауторикс нахмурился. Эврил был не самым сильным из бхаалейнских провидцев-наймитов. Но лучшего у него в отряде не случилось.
— Не нравится мне это, — пробасил стоявший неподалеку Уолле. — По тому, что поведал тот хромой трус, и по словам лазутчиков, так и так выходит, что до лагеря не больше пяти тысяч шагов, а скорей — четыре-три будет. И чтобы лихие людишки за три тысячи дозорных не поставили — неслыханное это дело. Неслыханное и невиданное.
— Может, — насмешливо предположил один из младших дружинников, — они там все умом тронулись? Оттого и речи дурные ведут. На наших демонов тоже, бывает, как найдет, как понесет ерунду молоть — только холодную тряпку на лоб, и отлеживаться.
— Может, может… — Тауторикс яростно стиснул поводья. — А может, надеются на что-то.
— На что? — вскинулся молодой дружинник. — На шиевы громобои?
— Может, и на них, — вздохнул воевода. — Иль на что другое. Ладно. — Он приподнялся и, возвыся голос, скомандовал: — Вперед!
Они проскакали почти две тысячи, прежде чем Эврил поднял коня на дыбы.
— За этим поворотом, — выдохнул он, — четверо.
— Фаулей! — не оборачиваясь, позвал воевода. — Твоя очередь.
Дружинник кивнул и, соскочив с коня, исчез в лесу.
Несколько минут спустя из-за поворота донеслись заливистые трели сойта. Воевода поморщился — он-то помнил, что в здешнем лесу сойтов отродясь не водилось.