— Мы действительно будем жить здесь?
Силье перекинула одно колено через подлокотник так, что стали видны черные трусы, и принялась качать ногой.
— Нам надо воспользоваться этим шансом.
— Почему?
— Потому что у нас нет выбора.
Мать не смотрела на нее сейчас. Эйфория предыдущего дня прошла, блеск в глазах потускнел, но тон был решительным.
— У Торбьёрна есть деньги. У него усадьба и постоянная работа. Мы можем хорошо жить здесь без необходимости беспокоиться о том, что в следующем месяце нам снова придется платить за квартиру.
— Прозябание в лачуге… черт знает в какой глуши… у меня язык не поворачивается назвать это хорошей жизнью.
Шея Силье покрылась красными пятнами, и она положила руку поверх ключицы, как бы в попытке остановить продвижение пятен вверх.
— У меня нет другого выхода, — сказала она. — Я устала быть бедной. Мне необходим мужчина, который заботился бы о нас, а у Торбьёрна есть такое желание.
— Ты уверена в этом?
— В чем?
— Что оно у него есть?
Силье ухмыльнулась уголком рта:
— Я позабочусь, чтобы он этого хотел, не беспокойся на сей счет.
Мея каблуком раздавила недокуренную сигарету.
— Есть что-нибудь пожрать?
Силье сделала глубокую затяжку и улыбнулась:
— В этой лачуге больше еды, чем ты когда-либо видела за всю свою жизнь.
Лелле проснулся от вибрации мобильника в кармане. Он сидел в шезлонге у куста сирени, и все тело заныло, когда он поднес телефон к уху.
— Лелле, ты спишь?
— Нет, черт побери, — солгал он. — Я работаю в саду.
— Клубника уже начала созревать?
Он бросил взгляд в сторону заросших грядок с ягодами:
— Нет, но скоро начнет.
Анетт запыхтела на другом конце, словно пыталась взять себя в руки.
— Я выложила информацию у себя на странице в Фейсбуке, — сообщила она. — Относительно бдения в воскресенье.
— Бдения?
— Исполняется три года… Ты же, наверное, не забыл?
Шезлонг заскрипел, когда он резко поднялся. Голова закружилась, и ему пришлось схватиться за ограду террасы, чтобы не упасть.
— Само собой, не забыл!
— Я и Томас купили свечи, а мамин швейный кружок напечатал несколько футболок. Мы решили начать у церкви и дойти вместе до автобусной остановки. Ты, пожалуй, можешь подготовиться, если захочешь, сказать несколько слов.
— Мне не надо готовиться. Все необходимое в моей голове.
Голос Анетт звучал очень устало, когда она ответила:
— Лучше, если бы смогли показать, что между нами все нормально, — промямлила она. — Ради Лины.
Лелле помассировал виски:
— Нам надо будет держаться за руки? Тебе, мне и Томасу?
Анетт тяжело вздохнула в ответ:
— Мы увидимся в воскресенье. И, Лелле…
— Да?
— Ты же не ездишь по ночам?
Он закатил глаза к небу, где солнце пряталось за прозрачной завесой облаков.
— Увидимся в воскресенье, — буркнул он и отключил телефон.
Половина двенадцатого. Он проспал четыре часа в шезлонге после ночной поездки. Даже больше, чем обычно. Затылок чесался, и, запустив пальцы, чтобы помассировать его, Лелле обнаружил под ногтями кровь, вероятно, от раздавленного комара.
Он пошел в дом, приготовил себе кофе и, сполоснув лицо над раковиной, вытер его кухонным полотенцем. И тут же как наяву услышал протесты Анетт о том, что кухонные полотенца предназначены для фарфора, но никак не для грубой мужской кожи. И что Лину должна искать полиция, а не папочка. В тот день, когда исчезла Лина, Анетт хлестала его ладонями по щекам и кричала, что это он виноват во всем: ему нужно было удостовериться, что дочь села в автобус. Она била и царапала его, пока не удалось схватить ее за руки и прижать к себе изо всех сил. Потом она вся обмякла в его объятиях. Тогда они последний раз прикасались друг к другу.
Анетт искала помощи на стороне, пыталась получить ее от друзей, психологов и репортеров. У профессионального мозгоправа Томаса, казалось, только и ждавшего подходящего случая, человека, готового часами болтать со своими клиентками и трахаться с ними, словно это могло избавить их от проблем. Жена принимала снотворное и успокоительные таблетки, от которых взгляд ее мутнел и ее постоянно тянуло выговориться. Она создала страницу в Фейсбуке, посвященную исчезновению Лины. На этой странице она анонсировала всяческие встречи и писала посты, от которых у Лелле волосы вставали дыбом: подробности их личной жизни и подробности о Лине из тех, какие не стоило бы обнародовать.