Возбужденный, чувствуя легкость во всем теле, Егорушкин бежал в штаб.
Как он ни старался, а его все-таки опередили.
Владимир ввалился в штаб заиндевевшим до макушки, пар валил от него, как после бани; лицо разалелось что тот кумач на столе замполита. Намерзшие меховые сапоги непривычно раскатывались по мастичному паркету в разные стороны, когда он шагнул к командиру эскадрильи с докладом о прибытии.
— Молодец, Егорушкин, отмечаю! — похвалил подполковник Многолет, но Владимир был явно огорчен: за приставным столом напротив командира эскадрильи уже сидел капитан Лопасов. Не запаренный, собранный, тщательно выбрит и со снисходительной усмешкой в темных глазах. Под этим холодным, влажного блеска взглядом у Егорушкина сразу улетучилось радужное настроение. «Значит, решили и предупредили заранее, чтобы командир готовился к ответственному полету без спешки! Значит, не я, а он!»
Да, было из-за чего расстраиваться Егорушкину. А он летел как на пожар!
— Замполит, запиши: первым по тревоге прибыл старший лейтенант Егорушкин, — сказал командир.
«Не надо, Борис Андреевич, меня утешать! И так все ясно!» — взглядом ответил Владимир.
Стараясь ни на кого не смотреть, Егорушкин отошел к шкафу с документацией, как будто срочно понадобилась летная книжка.
А чего скрывать, ему очень хотелось пустить на учениях ракету, поразить цель прямым попаданием. Что значит в судьбе летчика практический пуск? Это нечто вроде боевого крещения или, как говорят политработники, экзамен на боевую зрелость.
Егорушкин и Лопасов были однокашниками, закончили одно училище, вместе начинали службу в полку лейтенантами, а вот в карьере более удачливым оказывался Лопасов. Нельзя сказать, чтобы он был там способнее Егорушкина — напротив, в училище задачки по матанализу и упражнения по аэродинамике он добросовестно переписывал у Владимира, но Лопасов вон уже командир подразделения, а Егорушкин год только как командир корабля. Хотя уровень подготовки их как летчиков был совершенно одинаков. В чем же дело? Может быть, во всем виноват сам Владимир?
…Да, Егорушкин допустил ошибку с первых месяцев лейтенантской службы — в самых, что называется, исходных данных. Он соотнес несоизмеримое: отношения между людьми и вообще отношение к жизни. Конечно, в пору юности трудно различить, где преходящее, а где вечное. Да и не только в пору юности. Но если еще не освоившемуся в части лейтенанту майор Цыганов говорит, что пока он, Цыганов, будет сам здесь летать, ему, лейтенанту Егорушкину, не видать командирского штурвала как своих ушей — попробуй тут сохрани оптимизм.
Кто такой майор Цыганов? Это был легендарный в части человек! Пожилой, неизменно со стрижкой под «бобрик», лицо и шея испещрены мелкими засечками морщин и так прокопчены солнцем и ветрами, что давно утратили свой естественный цвет. Общее образование семь классов, специальное — какой-то аэроклуб. Когда-то таких летчиков было много, большинство их вовремя ушло, а Алексей Петрович держался сколько мог, сколько удавалось держаться.
— Ты, ета, пощему в ботинках пришел? — совершенно справедливо спросил тогда майор Цыганов лейтенанта Егорушкина.
Владимир должен был выполнять самый первый, так называемый показательный, полет на новом для него самолете. Точнее, должен был выполнять полет Алексей Петрович и показывать молодому летчику, какой это самолет в управлении, особенности техники пилотирования, какие скорости, высоты, маневренные возможности.
— А в чем я должен? — Лейтенант не понимал, что предосудительного в его ботинках.
Майор Цыганов стоял перед ним, держа руки в косых карманах куртки, щурясь от дыма сигареты. Здесь же рядом и весь экипаж, в том числе и срочная служба.
— Тысящу раз объявляли: приходить на полеты только в унтах или меховых сапогах, ты этого не знал? — Голубовато-бесцветных, чуть навыкате, глазах Цыганова явная неприязнь: «Элементарных вещей не знает!» Майор Цыганов просто упустил из вида, что в училище зимой летают редко, а тут, в боевой части, лейтенант Егорушкин не успел еще ничего усвоить.
— Не знал. И вообще на складе унтов нет.
— А вдруг що слущится? — поставил Цыганов риторический вопрос.