В общем, попытка найти пропитание в палой листве под деревьями с треском провалилась. Может, если бы у них был котелок…
Зато после полудня вышли к заросшей очеретом старице.
От радости Антоло едва не потерял голову. Вода – это рыба! Вода – это раки! А в прибрежных зарослях должны (да что там должны?! Просто обязаны!) гнездиться всякие водоплавающие птицы – утки, чирки, гуси, казарки. Кто ж этого не знает?
В том-то и дело, что знает каждый. Да, у воды от голода не помрешь. Только, кроме знаний, нужны еще и умения. Ничего не попишешь – случаются в жизни подобные загадки. А откуда возьмутся навыки рыбной ловли у жителя табальской равнины, где все ручьи и речушки знакомы местным жителям, но не как источник пропитания, а как водопои для овец? Уроженец восточной степи знал о воде и рыбалке еще меньше. То есть совсем ничего. У Антоло хотя бы имелись теоретические познания, почерпнутые из книг и рассказов товарищей-студентов. Особенно любил поражать воображение друзей размерами пойманной рыбы Вензольо – его родной городок стоял на берегу Арамеллы в двух днях езды от Браилы, города-порта, контролирующего устье великой реки.
Почесав в затылке и призвав на помощь все оставшееся неизрасходованным везение, табалец принялся ворожить со снастью. Распустил силок и худо-бедно сплел корявую, но прочную леску. Приспособил под топорный поплавок камышинку. Начал мастерить крючок. И тут его постигла серьезнейшая неудача. Да, у него, как и у всякого стремящегося к молодцеватости солдата империи, нашлась иголка. Толстая и крепкая – можно не только рубаху заштопать, но растрепавшееся голенище подшить и кожаный доспех подправить, если возникнет нужда. Вот только гнуться игла наотрез отказалась. Каленое железо отчаянно сопротивлялось, а после двух-трех неудачных попыток справиться с ней при помощи грубой силы хрустнуло пополам.
Антоло несколько мгновений разглядывал обломки совершенно обалдевшим взглядом, а потом зашвырнул их как можно дальше от берега. Камышинку-поплавок ожесточенно растоптал. Хотел и леску, но покосился на кентавра и спрятал в кошель со всякой мелочовкой, который носил на поясе.
И так понятно – поесть рыбки не удалось.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда стало ясно – полакомиться утиными яйцами или раками тоже не получится. Антоло промок до нитки, извозился в липкой жирной грязи, порезал босые пятки острыми листьями тростника, но так ничего съестного и не добыл.
Желтый Гром тем временем развел костер. Мол, хоть на пустое брюхо, зато согреемся.
Выстроившись вдоль берега старицы, словно гвардейцы на параде, орали лягушки.
Алели бугристые полосы облаков на западе. Длинные тени поползли от леса к воде, обволакивая беглецов осенней прохладой. Антоло почувствовал озноб, снял рубаху и штаны, растянул одежду на воткнутых в землю ветках. Сел спиной к огню.
– Я так озверел от голода, что готов украсть… – пробормотал он, обхватывая плечи руками.
– У кого? – как обычно немногословно отозвался кентавр.
– Ну… У кого-нибудь… И что-нибудь…
– Как это говорят у людей… Что плохо лежит?
– Да. Точно, – тщетно пытаясь сдержать перестук зубов, кивнул парень. – Хотелось бы, чтобы плохо лежал окорок, но соглашусь и на ковригу хлеба. – Он сглотнул. Замолчал, прислушиваясь к желудочным спазмам.
– Люди разводят таких птиц… Я видел в поселках. Они плохо летают и гребут пыль ногами…
– Куры, что ли?
– Наверное. Их можно легко поймать… – Желтый Гром говорил медленно, с натугой. Глаза его из-под полуприкрытых век следили за извивающимися язычками огня. Когда на лопатку кентавра приземлился толстый темно-зеленый жук, он даже не попытался взмахнуть рукой. Дернул кожей, как это делают обычные лошади, прогоняя слепней.
– А честь воина? – Антоло спросил не ради издевки. Ему самому возможное воровство претило. Хотя умирать голодной смертью не хотелось. Но и попасться крестьянам на горячем казалось ужасно постыдным. В общем, как сказали бы на факультете, философская проблема. Да уж… Такая философия выходит… Всем философиям философия…
– А что честь? – отвечал конечеловек. – Я не предаю. Не трушу.
– Но ведь воровство…
– Лучше умереть?
– Нет. Конечно, не лучше.
Антоло вздохнул и звучно хлестнул ладонью себя по плечу. Ну и комары тут, в Тельбии. Звери, а не комары!
– Все равно разговор без смысла, – сказал он, поворачиваясь к костру боком. – Чтобы украсть курицу, ее нужно хотя бы видеть. А мы…
Кентавр дернул головой, словно услышав непонятный звук. Или, наоборот, понятный, а потому сулящий опасность.
– Что там? Желтый Гром, что ты…
– Тихо! – Конечеловек потянулся за мечом, глядя Антоло за спину. Туда, где плотная стена зеленовато-коричневого очерета смыкалась с опушкой грабняка.
Мускулы на плечах кентавра вздулись, задние ноги напряглись, готовясь выбросить тело вверх в прыжке. Пусть даже этот прыжок будет для степняка последним.
Табалец медленно обернулся.
Нисколько не скрываясь, к их костру шла девчонка. Самая обыкновенная. С первого взгляда видно, что из бедноты: ноги босые, в потеках грязи и расчесанных комариных укусах; юбка до колен старенькая и не раз латалась; рубаха из домотканого полотна, небеленая и явно с чужого плеча. Лицо загорелое, курносое и веснушчатое. Хорошенькая, но не красавица. Хотя, если отмыть грязные разводы и полосы пота со щек и лба… Две косы скручены «бубликом» и уложены вокруг головы по местному обычаю.
Что же в ней страшного?
Антоло прищурился – может, не одна? Да нет. Вроде бы никто следом не идет.
Девчонка шла смело. Можно сказать, отчаянно смело. Все-таки не к старым знакомым у огонька погреться, а к двум совершенно незнакомым бродягам. Возможно, разбойникам. Да один из них еще и не человек. Но у странной гостьи не скользнула по лицу даже тень удивления. Будто девчонка из глухого хутора (или деревушки, или выселок) тельбийской глубинки могла где-то видеть кентавра.
Другая бы уже удирала со всех ног. Или застыла, выпучив глаза. Или визжала бы, как недорезанный поросенок. А эта шла, помахивала прутиком и шевелила губами, словно напевала песенку.
В недоумении Антоло оглянулся на кентавра.
И вновь поразился.
Напряженное лицо Желтого Грома разгладилось. Встопорщившаяся было грива улеглась. Плечи расслабленно опустились.
В отчет на вопросительный взгляд человека он сказал, едва ли не с почтением:
– Она говорит с духами.
– С какими еще духами?! – возмутился Антоло, ощущая в душе всплеск праведного гнева просвещенной личности, столкнувшейся с проявлением дремучего невежества.
Вместо ответа Желтый Гром поднял глаза к быстро темнеющему небу. А потом кивнул на развешенную одежду.
Охнув, парень бросился к штанам. Как всегда бывает в суматохе, попал двумя ногами в одну штанину, упал. Кое-как освободился, а когда повернулся, завязывая гашник, девушка уже сидела у костра, а суровый Желтый Гром следил за каждым ее движением, будто верный кот за хозяином.
– Доброго вечера, сааген,[21] – обратился конечеловек к гостье. Антоло почему-то подумал, что «сааген» это что-то вроде «госпожа», так мягко прозвучал обычно резкий голос кентавра. – Мягкой тебе травы под ногами, ласкового дождя на склоне дня…
Девчонка расправила юбку на коленях жестом, достойным особы королевской крови. Благосклонно кивнула.
– Ты откуда здесь? – взял быка за рога Антоло. Он страшно злился, что его вынудили скакать на одной ноге, с голой задницей, а потому телячьего восторга кентавра не разделял. – Зачем пришла?
– Пришла… – Девушка – на вид ей запросто можно было дать семнадцать-восемнадцать лет – дурашливо улыбнулась. Не в своем уме, что ли?
– Я вижу, что пришла! – Молодой человек с беспричинной злостью сунул голову в ворот рубахи. Ткань просохла только с одной стороны. К спине она прильнула влажная и холодная, как прикосновение мертвеца. Аж мурашки побежали между лопаток. – Зачем, спрашиваю?