Когда я впервые обнаружила, что, хотя в семье я единственный ребенок, мой отец – не только мой? Не могу точно сказать. Я знала это с тех пор, как поняла, что у меня вообще есть отец. Зато точно знаю одно: выяснить, что у тебя папа двойного назначения, – это необычное явление.
Мне было лет пять, и на занятиях по рисованию в школе учительница, мисс Расселл, попросила всех нарисовать семью. Другие ребята калякали восковыми мелками или карандашами с мягкими грифелями. А я взяла синюю шариковую ручку и нарисовала Джеймса, Шорисс и Лаверн. На заднем плане был Роли, лучший друг отца, единственный человек из другой жизни Джеймса, с кем мы были знакомы. Я раскрасила его мелком, на котором было написано «телесный», потому что кожа у Роли очень светлая. Это было много лет назад, но я все помню. Еще добавила на шею жены ожерелье. Девочке – широкий улыбающийся рот, полный квадратных зубов. Возле левого края листа, в сторонке, изобразила себя и маму. Фломастером я создала маме длинные волосы и закрученные ресницы. А себе только большие глаза. Над всеми шестерыми подмигивало дружелюбное солнце.
Учительница подошла сзади.
– И кого же ты так красиво нарисовала?
Очарованная похвалой, я улыбнулась.
– Свою семью. Папу, его двух жен и двух дочек.
Слегка наклонив голову, учительница хмыкнула:
– Вот как.
Я об этом больше не задумывалась и наслаждалась тем, как она произнесла «красиво». Даже сейчас, когда кто-то говорит мне это слово, я чувствую себя любимой. В конце месяца я принесла все рисунки домой в картонной папке. Джеймс раскрыл бумажник, который всегда был туго набит двухдолларовыми банкнотами, чтобы вознаградить меня за работу на уроках. Я приберегла семейный портрет (свой шедевр) напоследок, ведь он же так красиво нарисован, и все такое.
Отец взял листок со стола и поднес близко к лицу, будто ища зашифрованное послание. Мама встала позади меня, обняла, скрестив руки у меня на груди, наклонилась и поцеловала в макушку.
– Все нормально, – заверила она.
– Ты рассказала учительнице, кто на этой картинке? – спросил Джеймс.
Я медленно кивнула. Мне показалось, что лучше было соврать, хотя не совсем понятно почему.
– Джеймс, – сказала мама, – давай не будем делать из мухи слона. Она всего лишь ребенок.
– Гвен, – возразил отец, – это важно. И не надо так испуганно смотреть на меня. Я не собираюсь высечь ее за сараем.
Тут он хохотнул, но мама не поддержала.
– Она всего лишь нарисовала картинку. Все дети рисуют.
– Выйди в кухню, Гвен, – попросил Джеймс. – Дай мне поговорить с дочерью.
Мама запротестовала:
– Почему мне нельзя остаться здесь? Она ведь и моя дочь.
– Ты и так постоянно с ней, тем более твердишь, что мы мало общаемся. Вот теперь дай нам поговорить.
Мама поколебалась, потом разомкнула объятия.
– Она всего лишь ребенок, Джеймс. И пока не знает всех тонкостей.
– Не волнуйся, – ответил он.
Мама вышла из комнаты и, скорее всего, подозревала, что отец может произнести слова, которые ранят меня и на всю жизнь подрежут крылья. Я видела это по ее лицу. Когда она расстраивалась, то двигала челюстью, будто жуя невидимую жвачку. По ночам я слышала, как она скрипит зубами во сне в спальне. Звук напоминал скрежетание гравия под колесами машины.
– Дана, иди сюда.
На Джеймсе была темно-синяя форма водителя. Фуражку он, наверное, оставил в машине, но я заметила на лбу вмятину от резинки.
– Пойди поближе.
Я поколебалась, глядя на дверной проем, за которым скрылась мама.
– Дана, – произнес Джеймс, – ты ведь не боишься меня, правда? Ведь ты не боишься своего папу?
Голос звучал печально, но я расценила слова как вызов.
– Нет, сэр, – ответила я, отважно сделав шаг вперед.
– Не называй меня «сэр», Дана. Я тебе не начальник. Когда ты так говоришь, мне кажется, будто я надсмотрщик.
Я пожала плечами. Мама сказала, что нужно всегда называть отца «сэр». Неожиданно Джеймс потянулся ко мне и усадил к себе на колени. Когда он говорил, мы оба смотрели вперед, так что я не видела выражения его лица.
– Дана, я не могу позволить тебе рисовать картинки вроде той, что ты принесла из школы. Так не пойдет. То, что происходит в этом доме между мной и твоей мамой, – это взрослые дела. Я люблю тебя. Ты моя малышка, я тебя люблю, и я люблю твою маму. Но то, что мы делаем в этом доме, – это секрет, понятно?
– Дом я вообще не рисовала.
Джеймс вздохнул и немного покачал меня на коленях.
– То, что происходит в моей жизни, в моем мире, тебя никак не касается. Нельзя говорить учительнице, что у папы есть другая жена. Нельзя говорить учительнице, что меня зовут Джеймс Уизерспун. Атланта – это маленький городок, здесь все друг друга знают.