— Ты хочешь что–то сказать? — И сняла руку с ее рта.
— Jaj, istenem! — крикнула Эржи. — Откуда конь?
— Ш-ш! Не кричи, — сказала я, — и не переводи разговор. Хотела ты или нет, вот что я должна знать.
— Вначале нет, — сказала Эржи.
— А потом?
— Потом я привыкла.
— Ты любишь Командора? — спросила я, и мелкие капли пота выступили у меня из нор.
— Нет. Нет–нет, — быстро повторила Эржи. — Нет. Я его ненавижу. Но я привыкла.
— Ты сказала бы все, если б они позвали полицию?
— Все, — решительно произнесла Эржи и посмотрела мне в глаза.
— А где письма? — спросила я.
— Какие письма? — удивилась она.
Тогда я не стала терять времени и крикнула:
— Открой дверь!
И Эржи широко распахнула обе створки, а я остановилась на пороге столовой и сказала:
— Дамы и господа, добрый вечер! — Сказала, не слезая с коня.
За длинным столом по обе стороны в креслах с высокими, спинками сидели члены клана. Четыре подсвечника со стеариновыми свечами горели на комоде, красный свет омыл все лица, повернутые ко мне, кровавой полутенью, пощадив только блеск глаз. Я узнала глаза Командора по полуопущенным векам. Он все время был начеку, он внимательно следил и быстро направил дуло ружья на меня, как охотник на добычу. И пристально посмотрел на меня. И я увидела глаза тети Алис, фаянсовые чашки, голубые плошки с безупречной поливой, совсем близорукие. И глаза моей доброй К. М. Д., вылезшие из орбит, водянистые, слабо отражавшие мерцание света, всплески пламени, больных птиц с размякшими крыльями. И так далее. Кузен Октавиан был тоже там, все были. Я узнала бы их, будь у меня желание, но желание было далеко, оно вытащило лук и стрелы из колчана; стрела пригвоздила к столу руку Командора. Но кровь не потекла. То была рука мертвеца. Кровь не потекла, а под рукой зашелестели оранжевые письма. Очки для чтения и позы внимательных слушателей в креслах доказывали, что я не зря появилась на пороге.
— Вы уже открыли хоть одно? — спросила я.
— Мы все их раскроем, — сказал он. — Надеюсь, что это письмо из изгнания.
— Это любовные письма. Они вам неинтересны. В этом доме такое не растет.
— Мы их раскроем, — сказал он, — надеюсь, это увлекательно.
— Очень, я все их читала, но вам их не придется раскрыть.
— Ты опять? — сказал Командор.
— Опять. Я приехала на коне. Разве ты не видишь? — спросила я.
— Вижу. Так что ж?
— Ты посмотри, — сказала я. — Это вороной конь.
— Так что ж?
— А у меня рыжие волосы.
— Рыжеволосая девушка не ворует коней, — сказал кузен Октавиан ломающимся голосом и испугался. — Я пошел домой, — добавил он. Но и только, потому что мой конь вскочил на стол, и кузен Октавиан окаменел.
— Прогуливаюсь среди стаи ворон, справляющих праздник, — сказала я. — Вы проглотили маленького мышонка, но я не дам вам проглотить легенду. Если бы у меня было желание, я произнесла бы пояснительную речь, но желание мое сейчас далеко, я послала его на борьбу с паразитами. Я послала его на борьбу с войной. Оно ушло и теперь забросит свою пику и стальные шпоры. Они нужны были для вас. Теперь оно будет ходить в штатском. Оно будет гражданином демократической республики. Как в легенде — свободная воля. Мутер сделала свой выбор. И Манана. Осталась я. Отдайте мне письма. Вот почему я прошу отдать мне письма, не читая. Ни в коем случае не читая. Мне гадок ваш диктат. Меня тошнит.
— Какой они сделали выбор? — спросил Командор.
— Они?
— Да. Какой они сделали выбор?
— Хороший выбор, и я тоже его сделаю. Гораздо лучше так, чем когда тебя заставляют. Честное слово. Отдайте мне письма.
— Вначале я прочту их, а потом отдам, — сказал Командор. — Должно быть, это увлекательно.
— Да. Я сказала тебе. Очень. Но ты не должен их читать. Отдай.
— Нет, — сказал Командор.
— Да, рыжеволосая девушка не ворует коней, — сказала я и вздыбила арабского скакуна. — Я хочу жить, как мои мать и бабушка, только и всего, — крикнула я, и конь ударил Командора по лбу. Копыта коня сверкнули. Вначале рубином, потом — кровью. Но когда я выскочила на улицу и пустила его галопом, никто бы не понял, что случилось, потому что ведь кто же не знает: красного на красном не различишь. И все.
30
Я летела галопом, и мне казалось, будто это во сне. Будто я девушка за окошком, заснувшая на белых простынях. Спать, и видеть сны, и чтобы во сне появился конь. Стук копыт сперва доносится издали, затем все ближе, на грани твоего слуха. Ты властвуешь над ним вначале, но потом он тебя покоряет. Ты сопротивляешься его власти до тех пор, пока знаешь, что это конский топот, а потом, потом, когда он уже очень близко и очень ясно различим в царящей вокруг тебя огромной осенней ночи, тебе вдруг становится страшно. Ты не можешь сказать: «Это только конский топот, больше ничего»; он надвигается на тебя, и ты становишься его пленницей. Ты плаваешь в округлом синем мире, где любое прикосновение рождает эхо, и даже дыхание, струйка воздуха изо рта, извлекает самую высокую ноту на скрипичной струне. Да. Я девушка за окошком, заснувшая на белых простынях. Девушка, которая ожидает коня и слышит его топот на мостовой однажды весенней ночи. Слышит звуки и властвует над ними, а потом они ее покоряют и уводят в синюю музыкальную сферу абсолютного слуха.