Он всё ещё возился с рубахой на груди, когда снизу послышался тонкий голос:
— Что ты мне даёшь?.. Что даёшь?.. Где, я спрашиваю, остальные деньги? Пока не принесёшь — не приходи!.. Где хочешь, пьяница несчастный, там и ночуй, а домой можешь не появляться, если друзья тебе дороже!.. Дороже, да?
— А кто сейчас будет плакать? — крикнул Серёга вниз.
Внизу помолчали, потом тонкий голос неуверенно сказал:
— Я же к тебе не лезу?..
Двумя этажами ниже, держа куклу за вывернутую руку, на площадке стояла краснощёкая толстуха Катька с чёрным бантом в белых, как лён, волосах, а напротив неё с пучком тополиных листьев на ладошке с растопыренными пальцами замер маленький Кумпол, головастый мальчишка с первого этажа. Под ногами у них были две игрушечные кроватки с тряпочными матрёшками, между ними вилась дорожка из разноцветных фантиков.
— Делать, я вижу, нечего? — спросил Серёга.
Кумпол шмыгнул носом и равнодушно сказал:
— Дашь по кумполу?..
— А давай с тобой, Серёжка, играть, — вкрадчивым голосочком предложила толстуха. — А то он не умеет отцом, он деньги сразу отдаёт, вот смотри. — Она прикрыла глаза белыми ресницами и, приподняв полный подбородок, заголосила опять громко и тоненько: — Где, я спрашиваю, остальные?.. Сколько раз тебе надо…
Но Кумпол уже протянул ей грязную свою пятерню с тополиными листьями.
— Вот видишь, — сказала толстуха, вздохнув. — Иди к нам отцом, а?.. А Кумпол будет — сыночек Кумпол…
— Ка-ак дам по шеям! — строго сказал Серёжа. — Чтобы я этого больше не видел!..
И пошёл вниз.
Серёжке не нравилась эта игра — чего хорошего?
Правда, его мать никогда так на отца не кричит, и денег никаких таких он не пропивает, но изредка, бывает, приходит домой выпивши, и тогда Серёжку называет он почему-то Лёнькой, обнимает его, плачет, и Серёжка пугается, а мать быстро выталкивает его на кухню, закрывает дверь, а отца укладывает спать.
В такие вечера Серёжка долго не может уснуть, он слышит, как постанывает во сне отец, как мама тихонько шепчет:
— Взял бы её чёрт, эту Нахаловку!.. Не нужны были бы деньги — ни за что срамиться бы не пустила!
Серёге и так не всё понятно, тревожно у него на душе, если отец выпьет, и оттого кажется ему, что начни он играть в эту игру, в какую играют Катька с Кумполом, и у него дома станет также: мама будет кричать на отца, и тот вдруг начнёт ещё драться, как отец Катьки…
Солнышко уже поднялось над крышами двухэтажных домов. Оно перестало щуриться и смотрело теперь на землю весело и спокойно.
На узенькой полоске асфальта рядом с Серёжкиным домом девчонки играли в классики. Они прыгали на одной ножке, подталкивая из квадрата в квадрат зелёную стекляшку. «Ничего стеклянка, — подумал Серёжка. — Может, отобрать?»
Но в это время внимание Разводчика привлёк воробей, который одиноко сидел на белом колышке заборчика, отделявшего тротуар от дороги. Воробей тоже понравился Серёге. Зимой он, наверное, жил в котельной и так и не смог хорошенько очистить от копоти свои перья, до сих пор был совсем чёрный — от головы до пяток…
«Котельный воробей, — подумал Серёжка. — Кочегарный воробей…»
Воробей сидел совсем рядом, и Серёжка сделал вид, что он спокойно лезет в карман за носовым платком. Воробьи, наверное, не знают, что в таком возрасте в карманах у мальчишек никогда не бывает носовых платков, а лежат лишь туго смотанные рогатки.
Серёжка повернулся к воробью боком и незаметно вложил в кожаный язык небольшой круглый камешек.
«Всё, спёкся», — подумал Серёжка, поднимая рогатку.
Но воробей вдруг, коротко чирикнув, камнем упал вниз и полетел за заборчиком.
За спиной у Серёжки захихикали девчонки.
Оказывается, эти выдры давно уже наблюдали — убьёт ли Разводчик воробья.
Тогда Серёжка, растянув рогатку книзу, медленно подошёл к девчонкам. Они несмело расступились.
В неровном квадрате, рыжим кирпичом начерченном на асфальте, лежала зелёная стекляшка. Она была очень красивая, эта стекляшка, и её края искрились на солнце.
— Мак? — спросил Серёжка, ещё выше оттягивая над стекляшкой кожаный язычок с круглым камешком.
Он отпустил язык, и под ноги девчонкам брызнули зелёные осколки. Там, где была стекляшка, на сером асфальте, лежала только голубоватая пыль.