Последние годы жизни и кончина композитора, которого Сергей называл дядей Петей и чуть ли не боготворил, были для него наиболее памятными событиями и заняли значительное место на страницах малоизвестных мемуарных набросков Дягилева (написанных во второй половине 1920-х годов):
«Чайковский бывал редко [в Дворянском собрании], но всё-таки мне пришлось неоднократно видеть и говорить в концертах с этим молодым, совершенно седым и бесконечно очаровательным богом всего тогдашнего музыкального мира Петербурга. Все они [композиторы] часто дирижировали в симфонических концертах и делали это плохо. Чайковский [обычно] волновался, нервно вертел левой рукой толстую золотую цепочку часов, а репетировал очень путано и неуверенно.
…[Опера] «Иоланта» была дана в первый раз в Мариинском театре 6 декабря 1892 года в тот же вечер, что и балет «Щелкунчик». В театре был Государь [Александр III] и весь Двор. Все острили: «Кто может быть лучше Матильды моей», намекая на Кшесинскую[28]. Я присутствовал на этом вечере. Чайковский был предметом шумных оваций и выходил на бесконечные вызовы. Опера сама по себе показалась банальной. «Щелкунчик» был гораздо лучше <…>
«Иоланта» была последняя опера П[етра] И[льича]. После неё была написана лишь Патетическая симфония, которою П. И. дирижировал за неделю до смерти. Это был необыкновенный вечер, все ждали симфонию с алчным любопытством. На репетиции многие очень разделились, молодёжь предпочитала 1-ю часть. <…> Успех, конечно, был потрясающий, и никто не чувствовал, что через неделю П. И. не станет. Он дирижировал как всегда очень нервно <…> На неделе в хронике «Нового времени», между прочим, появилась развязная заметка, говорившая, что П. И. Чайковский несколько дней тому назад занемог, что болезнь течёт своим порядком, и вдруг, к концу заметки, была приписана фраза: «Вчера П. И. Чайковский скончался». Я не верил глазам своим. Я только недавно [20 октября] встречался с П. И. в Александрийском театре, в ложе К. Варламова, и вспомнил, что как раз разговор шёл о смерти и что П. И. с отвращением сказал: «Господи, неужели и ко мне придёт эта отвратительная курноска?»
Я без памяти вскочил и, хотя и зная, что это была холера, понёсся на Малую Морскую в квартиру П. И. Когда я вошёл в дом, все двери были отперты настежь и никто меня не встречал, в комнатах был беспорядок, на столе я увидел брошенную оркестровую партитуру Шестой симфонии <…> В следующей комнате были голоса, я вошёл и увидел лежавшего ещё на диване П. И., одетого в чёрный сюртук. Около него копошились и устраивали стол моряк Н. Римский-Корсаков и певец Н. Фигнер. Мы взяли тело П. И. — я держал его за ноги, — перенесли и положили на стол. Кроме нас никого в квартире не было <…> Я нашёл П. И. мало изменившимся и таким же молодым, каким он был до конца. Я побежал за цветами и весь первый день на его ногах лежал только мой венок[29]. На панихиде уже было много народу, между прочим, И. Всеволожский (директор Императорских театров), Э. Направник и другие».
Коротко прервём воспоминания Сергея Дягилева — интересные именно его личным и непосредственным восприятием тех давних событий, — дополнив их словами очевидцев. Композитор Н. Римский-Корсаков с удивлением заметил: «Как странно то, что хотя смерть последовала от холеры, но доступ на панихиды был свободный. Помню, как [виолончелист] Вержбилович, совершенно охмелевший после какой-то попойки, целовал покойника в голову и лицо». Ровесник Дягилева — актёр Александрийского театра Юрий Юрьев в своих «Записках» сообщал: «Похороны Чайковского представляли собой зрелище, какого мне до того никогда не приходилось видеть. Широкие петербургские улицы были совершенно запружены народом. Не было конца венкам».
«На похоронах было видимо-невидимо народу, — продолжал воспоминания Дягилев, — по всему пути были зажжены фонари, везли мимо Мариинского театра в Казанский собор. Все ждали Государя, но приехал только великий князь Константин Константинович <…> Я шёл за гробом рядом с Римским-Корсаковым, который мне сказал: «Вот, вовремя умер человек. Посмотрите, Гуно так пережил свою славу, что никто его смерти и не заметил» (Гуно умер незадолго перед Чайковским в том же году)».
Великий князь Константин Константинович (поэт К. Р.) — единственный из царской семьи — присутствовал на отпевании «всенародного композитора» и в тот же день, 28 октября 1893 года, отметил в своём дневнике: «Давно я не видел такого торжественного богослужения. Пели «Верую» и «Тебе поём» из Литургии, сочинённой покойным. Мне хотелось плакать <…> И больно, и грустно, и торжественно, и хорошо было в Казанском соборе».
Далее в черновых мемуарных заметках Сергей Дягилев затрагивает тему загадочного ухода из жизни Чайковского и поднимает вопрос о «смерти вообще…», точнее, о странных кончинах великих русских людей: «О смерти Чайковского вскоре составилась целая легенда. Некоторые говорили, что он выпил в ресторане Лейнера стакан сырой воды, от которого получил холеру. В ресторане этом мы действительно видали П. И. почти каждый вечер, но в Петербурге в это время никто воды не пил, и этот факт нас очень удивил. Другая легенда — выдуманное самоубийство П. И. отравлением, будто бы из-за трагической любви к одному лицу из его же семейства. Лицу этому П. И. посвятил одно из капитальнейших своих произведений. Уверяли, что если бы это была холера, то никого не пустили бы после смерти в квартиру, говорили, что эпидемия уже кончилась (это был действительно один из последних случаев) — я же, однако, этому мало верю. Я знал очень хорошо всех окружавших П. И., был дружен с тем лицом, которое выставляли виновником трагедии и, думаю, что эта легенда лишена оснований. Впрочем, тогда же прибавляли, что критик Г. Ларош, друг П. И., положил в Публичную библиотеку какой-то пакет с правом открыть его лишь через 50 лет — он будто бы раскроет тайну. <…> Любопытно, что лечил П. И. морской доктор Л. Бертенсон, тот же самый, который играл видную роль при смерти Мусоргского. Когда Мусоргский в нищете был разбит болезнью, его поместили в военный госпиталь в качестве денщика упомянутого доктора Бертенсона, и в этом звании денщика морского врача он и скончался.
Смерти больших людей и объявление об этом в России вообще часто странны, чтобы не сказать комичны. Об А. Рубинштейне было объявлено в «Новом времени», где всегда делались первые объявления: «Скончался действительный статский советник Антон Григорьевич Рубинштейн». При А. Рубинштейне много последних лет его жизни состояли неотлучно две старые дамы — обе профессорши консерватории — Н. Ирецкая и С. Малозёмова, они были подобны двум знаменитым старушкам, состоявшим при отце Иоанне Кронштадтском. Обе они жили любовью и преданностью к Рубинштейну. Узнав о его смерти, они чуть не сошли с ума. Малозёмова даже бежала по улицам Петергофа с криком: «Этого не может быть, я ещё вчера вечером играла с ним в карты». <…>
Вернувшись к вопросу о кончине великих русских людей, не могу забыть о похоронах А. Чехова и о том всеобщем изумлении, когда все мы, ждавшие прибытия траурного поезда, увидели вагон с гробом Чехова, на котором была надпись: «Вагон для перевозки устриц». Что бы сам Чехов написал о таком эпизоде!
Если к этому прибавить, что А. Бородин умер, танцуя после ужина в красной рубашке вприсядку и, наконец, знаменитую смерть Л. Толстого в квартире начальника станции, то собрание странных смертей будет довольно полным».
Молодой Дягилев, как известно, проявлял большой интерес к выдающимся современникам. С ними он стремился познакомиться и для этого всегда искал удобного случая. Он даже завёл альбом под названием «Моё знакомство с великими людьми», а название первой мемуарной записи озаглавил как «Паломничество в Хамовники 16 января 1892 года». Дягилев с Философовым приехали в Москву — в буквальном смысле разогнать тоску и «с целью навестить своего приятеля и сожителя М. Андреева», проводившего Святки у матери. Кузены остановились в гостинице «Дрезден». Однажды за дневным чаем у Андреевых они разговорились о Толстом. «Говорили долго, много спорили, и тут-то, как это часто бывает, — писал Сергей своей мачехе, — в один момент во мне и Диме вспыхнуло самое горячее желание во что бы то ни стало видеть его [Толстого]». Чтобы как-то объяснить столь нежданный визит, кузены решили лично вручить знаменитому писателю свои «посильные пожертвования» на столовые для голодающих, которыми он тогда занимался.
28
Амурные отношения Матильды Кшесинской с цесаревичем Николаем продолжались уже более двух лет. На самом деле в арии герцога Роберта из «Иоланты» слова такие: «Кто может сравниться с Матильдой моей…»
29
Этот факт был описан в «Сыне Отечества» (1893, № 293, 26 октября): «Вчера, 25-го октября, в квартире, где скончался П. И. Чайковский, у тела почившего отслужена панихида в 2 часа дня. К этому времени тело почившего было положено на катафалк, ноги покрыты парчой, где возложен венок от Дягилевых и Хитрово, лицо почившего открыто. Небольшая квартира вся переполнена представителями интеллигенции и музыкального мира».