Образ, созданный Малявиным, позднее удивительно совпал со словесным портретом, написанным С. Маковским: «Дягилев был щёголем. Его цилиндр, безукоризненные визитки и вестоны отмечались петербуржцами не без насмешливой зависти. Он держался с фатоватой развязностью, любил порисоваться своим дендизмом, носил в манжете рубашки шёлковый надушенный платок[41], который кокетливо вынимал, чтобы приложить к подстриженным усикам. При случае и дерзил напоказ, не считаясь a la Oscar Wilde с «предрассудками» добронравия и не скрывая необычности своих вкусов назло ханжам добродетели…» При транспортировке после выставок эффектный малявинский портрет Дягилева сильно пострадал и, скорее всего, не сохранился.
Тогда же в Петербурге впервые экспонировалась большая символистская картина Врубеля «Демон поверженный». Находясь в преддверии неизлечимой душевной болезни, художник не мог расстаться с этой картиной и без конца её переделывал — и в Москве на экспозиции группы «36 художников» в выставочном зале Строгановского училища, и в петербургском Пассаже на выставке «Мира Искусства». «Каждое утро до 12 часов публика могла видеть, как Врубель «дописывал» свою картину», — сообщал Бенуа. «Сперва дело ограничивалось небольшими ретушами, — вспоминал Грабарь, — но вскоре он начал писать повсюду, прописывая заново всю фигуру Демона, переписывая ему руки, лицо, одежду».
«Были дни, когда «Демон» был очень страшен, и потом опять появлялись в выражении лица Демона глубокая грусть и новая красота», — писала Елизавета Ге. «Вероятно, стадия законченности картины, дошедшая до нас, в большей мере случайна, — полагает современный искусствовед Михаил Герман. — Но и достаточна, чтобы это исполинское создание врубелевского гения открылось современникам и потомкам во всём своём масштабе». Чувствуя гениальность Врубеля, Дягилев представил его творчество на осенней выставке «Мира Искусства» в Москве более чем сорока произведениями, а в следующем году выпустил номер журнала, целиком ему посвящённый.
Следующая, Пятая выставка картин журнала «Мир Искусства» открылась 13 февраля 1903 года в залах Императорского Общества поощрения художеств. На сей раз Дягилев показал 300 работ сорока художников. Новыми участниками выставки являлись А. Архипов, М. Добужинский, Н. Кузнецов, Т. Луговская (Дягилева), А. Матвеев, К. Юон и ещё несколько художников. На торжественном вернисаже присутствовали почётный председатель Общества поощрения художеств принцесса Ольденбургская и президент Академии художеств великий князь Владимир Александрович со своей женой Марией Павловной и сыном Борисом (которому Бакст несколько лет назад преподавал рисование). Были и его братья, великие князья, в том числе Сергей Александрович, московский генерал-губернатор, с супругой Елизаветой Фёдоровной.
«Вообще сегодня мне от высоких гостей ото всех досталось на орехи», — сообщал Лев Бакст, которого августейшая публика отчитала за «скабрёзность и игривость» картины «Ужин». Газетная пресса, как обычно, подняла большой шум, по существу, доказывая, что любая выставка Дягилева неизменно становилась событием и тем самым способствовала её посещаемости. На ней, по мнению исписавшегося, но неугомонного старца Стасова, были представлены только «уроды и калеки», с «вытекшими вон мозгами». Отрицательных рецензий было немало. Поэтому Дягилев ответил на страницах своего журнала сразу всем злобным критикам: «…несмотря на протесты общества, молодые силы, сгруппированные на названной выставке, всё равно пробиваются, расцветают, и когда придёт время, докажут тому же обществу, что в данный момент, кроме них, в России нет искусства и что всё остальное или грубая подделка, или циничная пошлость».
Однако восприятие современного искусства уже стало меняться. И подтвердил это не кто иной, как издатель консервативной газеты «Новое время» А. С. Суворин. Человек старой закалки, близкий по своим убеждениям к Стасову, о последней выставке «Мира Искусства» он вдруг заявил: «Мы всему новому рады, потому что всё старое так надоело, что на него и смотреть противно <…> Да, мне было интересно. И я видел тут несомненное присутствие таланта то в том, то в другом углу, то в той, то в другой точке». При желании Суворина можно заподозрить в снисхождении либо лукавстве. Но трудно отрицать, что дягилевские выставки исподволь совершали глубокий переворот в эстетических воззрениях значительной части русской интеллигенции, а также воспитывали её новые вкусы и новые представления об искусстве.
Пятая выставка журнала «Мир Искусства» неожиданно оказалась последней. Такое решение было принято на собрании петербургских и московских художников в редакции журнала на квартире Дягилева спустя пару дней после открытия выставки, 15 февраля. «Сегодня совершилось то, чего нужно было ожидать: выставки «Мира Искусства» окончили своё существование, т. е. выставки под фирмою «Мира Искусства», — сообщал Бакст в одном из своих писем. — Общее собрание закрыло все, и теперь нужно сызнова составлять из тех же членов новое общество и как-нибудь столковаться с «36» — обществом, выставляющимся в Москве. Журнал и, следовательно, все мы остаёмся по-прежнему, но выставки меняют характер. Это давно уже назрело и разрешилось скоро, почти грубо!»
Немного странно, что Дягилев даже не сопротивлялся решению созданного им общества о самороспуске и ликвидации выставок «Мира Искусства». Очевидно, ему что-то было известно заранее. Не зря же он незадолго до открытия выставки, 4 февраля 1903 года писал Серову: «…у нас в общем всё очень и очень неладно. Писать обо всём нечего, но повторяю, твоё присутствие здесь очень необходимо, ибо я жду ряда невероятных скандалов. В воздухе такая гроза, что не продохнёшь». Обдумав ситуацию, он мог бы повторить свои слова о русских художниках, высказанные более пяти лет назад: «Так пусть процветают крыловские лебедь, щука и рак». Похоже, дело к этому и шло. «Завтра будет собрание у Дягилева. Интересно. Там что-то собирается, хотят несколько осадить его. Вообще, симпатии всех за принцип «36-ти», где каждый хозяин», — сообщал один московский живописец, впервые участвовавший в дягилевской выставке.
Противостояние «диктатору» Дягилеву началось ещё осенью 1901 года, когда в Москве появилась выставочная группировка «36 художников» и среди москвичей стал вынашиваться план организации своего общества. Наибольшую активность в этом «новом деле», которое «так или иначе подставляло ногу выставкам «Мира Искусства», проявил Василий Переплётчиков, вполне заслуженно получивший от Серова прозвище Артельщиков. Он, впрочем, принимал участие во всех выставках Дягилева начиная с 1898 года и, следовательно, не был обделён его вниманием, но, вероятно, чувствовал себя в чём-то ущемлённым.
«Очень заманчиво было начать своё собственное дело без всякого вмешательства Дягилева, — записал Переплётчиков в дневнике той же осенью 1901 года. — Кому ни сообщали из намеченных московских участников, все с удовольствием согласились. Осталось дело за петербуржцами. Я отправился в Петербург. Там принято было предложение с удовольствием, правда, Александр Бенуа опасался, как взглянет на это дело Дягилев…»
Тогда «диктатор» не стал возражать против участия петербургской группы мирискусников в первой выставке «36-ти» и дипломатично поддерживал «приятельские отношения» с московской оппозицией. Однако их решительные шаги обеспокоили его не на шутку. С одной стороны, он был готов «оставить их Москву в покое», а с другой — предпринял меры, чтобы предотвратить участие петербуржцев и наиболее «верных» ему москвичей во второй выставке «36 художников». «Необходимо вырвать их из когтей «36»!» — обозначил стратегию Дягилев. И поспешил устроить упомянутый выше вернисаж «Мира Искусства» в Москве на месяц раньше своих поредевших конкурентов, число которых стало не 36, а 28. Только К. Коровин, выставившийся и там и тут, «очень ловко сел на два стула».
Принятый в штыки, но всё-таки одержавший победу, Дягилев снисходительно пообещал, что выставок «Мира Искусства» на московской территории больше не будет. «Мы отвоевали Москву», — ликовал Переплётчиков. Но на этом дело не кончилось. Желая избавиться от чрезмерного влияния Дягилева, москвичи в свою очередь пытались вырвать из его «когтей» как можно больше художников, особенно земляков, и поэтому ратовали за новое, другое общество. Они уже выбрали его название и даже устав сочинили, когда приехали в Петербург на пятую выставку «Мира Искусства» и судьбоносное собрание в редакции журнала.
41
Этим аксессуаром мужского костюма в качестве опознавательного знака пользовались приверженцы однополой любви во Франции, где их называли «рыцарями манжетки».