При этом не забудем о его творческом соучастии в процессе создания новых балетов, о его вдохновляющей и наставнической роли и о его художественной прозорливости. Поэтому Дягилев не любил слова «антрепренёр» и считал его даже оскорбительным по отношению к своему «творчеству в области искусства». Так, например, на Анатолия Бурмана, однокурсника Нижинского по Театральному училищу, Дягилев всерьёз обиделся за то, что тот назвал его антрепренёром, и несколько лет не подписывал с ним контракт, вплоть до третьего Сезона в Западной Европе. А вот красивый по звучанию итальянский термин «импресарио» больше устраивал Дягилева, хотя и с расширительным толкованием смысла (очевидно, с включением некоей доли качеств мецената). Своё театральное дело он никогда не связывал с бизнесом, точнее, с личной наживой.
Новая труппа получила название «Русские балеты Сергея Дягилева» — «Les Ballets Russes de Serge Diaghilev» и в начале марта 1911 года отбыла в Монте-Карло. В течение месяца там проходили ежедневные классы маэстро Чекетти и репетиции с Фокиным в арендованном театральном зале Дворца Солнца (Palais du Soleil). «Работаем мы очень много, начинаем рано утром и до полуночи никогда не освобождаемся», — писала в дневнике Б. Нижинская, сетуя на то, что при таком плотном режиме работы редко удаётся увидеть «прекрасное солнце Монте-Карло». Именно здесь, в административном и культурном центре Княжества Монако, на сцене Onepd де Монте-Карло дягилевская труппа дебютировала как постоянная антреприза. В этом городе, занявшем совершенно особое место в деятельности «Русских балетов», был показан ряд их самых выдающихся постановок, вошедших в летопись мировых театральных премьер.
Глава двадцатая
«ЖИВЁМ ПО-СТАРОМУ,
СТАРАЕМСЯ ДЕЛАТЬ НОВОЕ»
Княжество Монако, расположенное на побережье Лигурийского моря, было излюбленным местом отдыха состоятельных людей. Здесь уже много лет процветала развлекательная индустрия, монополию которой держало весьма влиятельное монакское Общество морских купаний, предлагавшее отдых и развлечения на любой вкус. Зимние спортплощадки, автоклуб, регаты, голубиная охота, конные состязания, карнавалы на Масленицу, опера и концерты, выставки изобразительного искусства, цветов и собак — всё это манило богачей и титулованных особ со всего света.
Главной же приманкой в Монте-Карло было казино, где в одну ночь создавались и проматывались целые состояния. С улицы вход в казино и оперный театр, по замыслу архитектора Шарля Гарнье (построившего также и Парижскую оперу), был общим. Рациональность такого решения невольно заставляла вспомнить известную шекспировскую фразу: «Вся наша жизнь — игра, а люди в ней — актёры». Очутившись в роскошном фойе с колоннами из красного мрамора, желающие могли пройти в казино, повернув налево, или прямо — в театр, который чаще всего называли Залом Гарнье. Небольшой зрительный зал, богато декорированный позолоченной резьбой, росписью и скульптурой, вмещал всего 525 человек. В нём стояли резные дубовые кресла, обтянутые красным бархатом; боковые ложи отсутствовали, а вдоль противоположной сцене стены размещалось несколько лож с одной центральной, под пышным балдахином, предназначенной для княжеской семьи Гримальди.
Этой весной в Монте-Карло Дягилев собрал вокруг себя многих своих соратников и друзей. Здесь находились Бенуа, Черепнин, Стравинский, Светлов, Безобразов, барон Гинцбург со своей гражданской женой (старше его на 20 лет), отставной балериной Е. Облаковой, художник-декоратор Орест Аллегри, принятый в антрепризу в качестве заведующего сценой. Не было только Бакста. С утра и до ночи он работал в своей парижской мастерской над эскизами декораций и костюмов для предстоящих премьер, испытывая «животный страх неустойки». Из России к Дягилеву приехал его кузен Павел Корибут-Кубитович, с типично российской внешностью, окладистой «боярской» бородой и дискантовым говором.
Ежедневно в компании импресарио можно было видеть Шаляпина. С середины января он выступал здесь по контракту в нескольких спектаклях, в том числе в новой опере «Иван Грозный», сочинённой Раулем Гюнсбургом, директором Onepd де Монте-Карло. Назвав эту оперу «нелепым французско-нижегородским произведением», недобрый русский критик, сотрудник журнала «Театр и искусство», писал в заметке о Шаляпине: «И этот талант-колосс бьётся на крошечной сцене Монте-Карло, как орёл в раззолоченной клетке попугая, и негде развернуться гению: жалкая музыка, жалкий антураж». Между прочим, в программе оперы Гюнсбурга «Иван Грозный» художником декораций и костюмов значился опять же Бакст, участвовавший в этом проекте с позволения Дягилева.
«Театрик с очень плохим освещением и плохой акустикой» — так отозвалась о Зале Гарнье Александра Боткина, дочь Павла Третьякова и вдова С. С. Боткина, неожиданно скончавшегося в 1910 году[48]. Вместе с двумя дочерьми, Шурой и Тасей, она специально приехала в Монте-Карло, чтобы увидеть дягилевские спектакли. «Вот и девочкам будет вознаграждение за зимнюю скуку. <…> Это нам развлечение большое», — сообщала она Остроухову в Москву. Уже несколько лет Боткина увлекалась фотографией и, находясь в Монте-Карло, сделала множество групповых и портретных снимков, запечатлевших Дягилева, его окружение и артистов «Русских балетов».
Дягилев придавал огромное значение первому выступлению в Монте-Карло. Он волновался не меньше, чем два года назад в Париже, когда открывал первый Русский сезон. Загруженный «безумно огромной» работой, Бакст ничуть не разделял волнений шефа, которому откровенно писал из Парижа: «…право, ты напрасно стараешься перед полупьяными игроками и блядьми — этот бардак не стоит tant d’efforts [стольких усилий]».
Но Дягилев делал ставку на совершенно другую публику и в торжественной обстановке, в присутствии князя Монако Альберта I, его семьи, а также представителя Британской империи Ага-хана III (который носил титул «Его Высочество», полученный от английской короны), 9 апреля открыл свой первый Сезон в Монте-Карло балетами «Жизель» и «Шехеразада». Ага-хан часто появлялся и на репетициях труппы Дягилева, каждый раз восторгаясь танцами Карсавиной. По словам Григорьева, он не пропустил ни одного спектакля и знал толк в балете, будучи женат на балерине Терезе Маджильано, танцевавшей ранее в Оперá де Монте-Карло. Ему принадлежали огромные заводы в Бомбее. Он был сказочно богат. И Дягилев поначалу надеялся на его финансовую поддержку «Русских балетов», но эти надежды не оправдались. Однажды Рерих спросил импресарио, отчего он, так нуждающийся в деньгах, не обратится к Ага-хану, всегда посещающему его балеты. Ответ был таков: «Даже если я для него лошадиный балет поставлю, всё равно не поможет».
Спустя десять дней после начала гастролей, 19 апреля, здесь же состоялась премьера балета «Видение розы». Это был маленький шедевр, принятый зрителями с неописуемым восторгом. Поставить этот балет предложил Жан-Луи Водуайе, написавший либретто, в основе которого лежали две строчки из стихотворения Теофиля Готье:
Смотри — я только призрак розы,
Что приколола ты на бал…
В 1911 году отмечалось 100-летие со дня рождения Готье. Этой знаменательной дате Дягилев и посвятил балет, о чём заранее сообщил Астрюку для рекламы. «Видение розы» исполнялось под концертную пьесу фон Вебера «Приглашение к танцу» в блестящей оркестровке Берлиоза. Балет был создан Фокиным всего для двух танцовщиков, художественным оформлением занимался Бакст. «Декорацией к балету служила комната с двумя большими открытыми окнами, выходящими в залитый луной сад. Девушка — Карсавина только что вернулась с бала. Держа в руке розу, она опускается в кресло, засыпает и видит сон — некое видение, олицетворённое Нижинским, которое как бы вплывает в окно. После небольшого сольного вступления «дух розы» поднимает девушку с кресла, и они танцуют великолепный дуэт. Этот вальс был таким небесным, таким романтическим, что на самом деле было трудно поверить, что это не сон. В финале видение снова улетает в окно — прыжком, который Нижинский выполнял с таким редким искусством, что создавалось впечатление подлинного полёта», — вспоминал Григорьев.
48
На смерть друга Дягилев написал некролог, напечатанный 31 января 1910 года в газете «Новое время».