— Красивая была мебель, а отец приказал ее всю заменить на современную. Конечно, квартира потеряла много.
Но вот другое, несравненно более грустное и отчасти загадочное воспоминание. Это пишет старший сын Ивана Ильича.
Н. И. Вавилов в письме Е. И. Барулиной: «Было немало плохого в детстве, юношестве. Семья, как обычно в торговой среде, жила несогласно, было тяжело иногда до крайности. Но все это прошло так давно, мы отошли от этого и, по Пушкину, «не помня зла, за благо воздадим». И как-то больше вспоминаешь хорошее, чем плохое».
«Немало плохого…» На что намекал Николай Иванович? И почему хорошее вспомнилось ему все же больше, чем плохое?
Как правило, отец не вмешивался в воспитание детей. Спозаранок уезжал на коляске по делам фирмы, и семья на целый день оставалась под надзором матери. Но бывали и случаи «вмешательства», причем весьма ощутимого, когда нежданный гнев родителя на одного из сыновей разрешался самой обыкновенной поркой.
Изобретательный Николай догадался наконец вырезать себе и младшему Сергею картонные прокладки. С тех пор при назревании событий прокладки прятались в положенное место под штаны, и отцу оставалось лишь недоумевать при виде стоического равнодушия сыновей к экзекуциям.
Гневливость Вавилова-отца не носила, впрочем, характера безмерного, неуправляемого. Глава семьи отлично понимал, когда надо уступить, и уступал, без боязни уронить свое достоинство.
Был случай, когда 13-летний Николай, увидев в руках отца ремень и не имея времени воспользоваться спасительной прокладкой, вспрыгнул на подоконник второго этажа и крикнул:
— Не подходи! Вниз брошусь.
И Иван Ильич не подошел. Молча спрятал ремень и вышел из комнаты.
К дочерям отец вообще не проявлял суровости. А с любимицей своей Саняткой проводил времени больше, чем с кем-нибудь другим из детей.
Как часто закрывались они вдвоем в «синем кабинете» и говорили, говорили… О чем? Бог весть. Но, должно быть, о чем-то очень задушевном. Во всяком случае, когда открывалась дверь и отец с дочкой выходили в общую комнату, лица у обоих были светлы и радостны. Если отец был суров, то и Александра замкнута и нелюдима. Пряталась от всех и даже за столом любила уходить в себя, отключаться от общего разговора.
Иногда они работали вдвоем: Александра помогала отцу в коммерческих делах, подсчитывала, сверяла дебеты и кредиты.
Эта удивительная девушка была необыкновенно разносторонняя. Любовь к музыке отлично в ней уживалась с интересом к естественным наукам (а после и к медицине), наконец, с высоким математическим дарованием, весьма ценимым Иваном Ильичом.
Часто бывало так: отец шагает из одного конца кабинета в другой, покуривая папироску (курил он много), а за отцовским столом Александра. Отодвинув от себя ящики с гильзами фирмы «Катык» и коробки с табаком, она что-то пишет, поминутно заглядывая в толстый, лежащий тут же на столе гроссбух. Временами сухо задает отцу вопрос. Тот с готовностью отвечает, иногда прежде покрутив ручку телефона (новинка для тех времен) и наведя соответствующую справку.
Чему мог научить не слишком образованный родитель своих сыновей и дочерей, обучающихся в первоклассных средних, а затем и высших учебных заведениях? Один автор воспоминаний о Вавиловых отвечал: «Ничему. Разве что своей «пресненской» манере разговаривать». При этом автор ссылался на Сергея Ивановича Вавилова.
Сергей Иванович действительно иногда с улыбкой вспоминал о характерных оборотах речи, принятых на Пресне. Некоторые сохранились у него на всю жизнь: «стыдобушка», «не сидите скламши ручки», «об эту пору» (вместо: «в это время»), «тут тебе то-то, а тут тебе то-то» (вместо: «здесь — это, а там — то») и так далее.
— А у нас об эту пору экзамен был в училище, всегда с архиереем, — описывал, например, Сергей Иванович сценку из детства. — Представьте, тут тебе сирень цветет, а тут тебе архиерей сидит, зубами щелкает.
Но, конечно, дети Ивана Ильича научились у своего отца не только народным оборотам речи. В частности, завидному трудолюбию и тяге к знаниям, вниманию к мелочам и упорству в достижении намеченной цели.
По-разному, по в едином устремлении родители учили детей своих скромности и строгости к себе, усидчивости в занятиях. И матерью и отцом (отцом, пожалуй, больше) поощрялись сдержанность в выражении чувств, осуждалась всякая сентиментальность. Это принесло плоды. Не только в соответствующих привычках, например в манере объясняться лаконично, скорее даже сухо (друг к другу обращались так: «Сергей», «Николай», «отец», «мать»), но и в манере жить, трудиться. Вавиловы еще детьми все до одного научились собираться внутренне, решая сложную задачу. Что бы их ни волновало, какие бы радости или горе ни проникали в сердце, на умственной работе это не отражалось.