Концерт Сергея Жарова Михай I запомнил на всю жизнь, впоследствии он ещё не раз встретится с замечательным регентом в США и Швейцарии.
1000-й концерт хора
Тысячный концерт хора состоялся через четыре года после первого, триумфального выступления в Вене. Провести его решили в том же самом зале императорского дворца Хофбург. Перед выступлением не только Жаров, но и все хористы волновались, как перед тем, первым, незабываемым концертом. Нахлынули воспоминания о том, как несколько лет назад они стояли на этой сцене в истлевшей одежонке и рваной обуви. От того, первого публичного исполнения зависела вся их дальнейшая судьба. Но и от нынешнего концерта зависело многое. Хор должен был подняться на качественно новую ступень в европейской музыкальной табели о рангах. Для Жарова сегодняшний концерт означал подведение итогов и начало новой эпохи: он четко знал, каких результатов должен добиться от своих «белых воинов в черных гимнастерках».
К этому времени у Жарова сложилось ясное понимание собственной миссии: если он не сохранит русскую духовную музыку, то она может погибнуть. Сама история возложила на него ответственность за судьбу русского церковного пения. Поэтому он очень внимательно и со все нарастающей тревогой наблюдал (насколько это было возможно из Европы) за религиозной жизнью в Советском Союзе. А она была трагической: тысячи священников расстреляны, сотни храмов и монастырей закрыты или уничтожены.
С годами к этой трагедии Жаров стал относиться как к великому испытанию, выпавшему на долю России. И знал, что должен продолжать идти по собственному пути, чтобы не только сохранить, но и облечь в новые формы истинно православную музыку.
Благодаря Жарову сбывалась мечта евразийцев князя Н. С. Трубецкого и П. Н. Савицкого: Европа увидела другую Россию. Не Россию П. И. Чайковского и И. Ф. Стравинского, а страну Восточно-Римской империи, не утратившую исконной связи с Византией, страну славянской вязи и казачьей удали, знаменного распева и православной культуры. В точности исполнились предсказания австрийского импресарио Гуго Хеллера о том, что хор казаков будет выступать не один, а тысячу раз и завоюет сердца огромного числа людей во многих странах мира.
В чём же заключалась неповторимость исполнительской манеры жаровцев? В новаторстве, искренности, во внутренней силе мужских голосов, проникнутых болью и страданием по утраченной стране — России, но в то же время и светлой верой в её возрождение. В хоре не было ни одного певца, когда-либо готовившего себя к профессиональной музыкальной карьере. Все они, по сути, оказались людьми случайными. И какое чудо с ними сумел сотворить маленький регент! Он досконально знал возможности каждого, работал по много часов индивидуально то с тем, то с другим. Учил, объяснял и в конце концов пришёл к убеждению, что петь можно научить почти любого человека. Благодаря ему публика впервые смогла услышать, как звучит басовый запев, словно исторгнутый из преисподней, изящно рассекаемый стальным речитативом теноров и возносящийся ввысь в нежном молитвенно-хвалебном «Аллилуйя».
После исполнения жизнеутверждающего гимна Д. С. Бортнянского «Тебе, Бога, хвалим» даже искушенные европейские слушатели осознали, что самый совершенной инструмент — это человеческий голос. В иные мгновения казалось, что такого звучания достичь невозможно! Зритель настолько растворялся в музыке, что искренне полагал: перед ним не хор, а целый симфонический оркестр, хотя хор не использовал ни одного музыкального инструмента! В песнопении Страстной недели «Чертог Твой вижду, Спасе мой…» вступительное фортиссимо так стремительно вонзалось в сердце, что слушатель словно отрывался от земли и возносился в недосягаемую высь.
Такой же мощью русской души, взывающей к Богу, пронизан весь «Покаянный Великий Канон святого Андрея Критского». Чудится, будто музыкальная ткань произведения и есть лестница для восхождения к вершинам святости. Слушая аранжировки Жарова, многие убеждались в правоте слов блаженного Августина в «Исповеди»: «До тех пор пребудет в смятении сердце мое, пока не успокоится в Тебе, Боже».
Однако сколь бы ни был совершенен человеческий голос, но и у него есть предел. Подобрать и воспитать хороших басов Жарову было трудно, но с этой задачей он справился: создал группу с очень низкими мужскими голосами — бас-профундо, научив певцов управлять грудными и головными резонаторами. Намного сложнее оказалось работать с тенорами. Сначала никто из них не мог взять ноту «ля» выше первой октавы. Тогда регент, от безысходности, принял нетривиальное решение — ввел обязательную партию фальцетов, как известно, бедных обертонами и тембрально проще основного грудного голоса исполнителя. А что оставалось делать? Другого выхода не было!