«В тот момент, когда мы победили смерть, мы стали существами противоестественными», — так говорил серп Фарадей. Но если так, то разве не правильно будет найти хоть что-то естественное внутри самого себя? Что если он, Роуэн, научится испытывать удовольствие от прополки? Неужели это будет такая уж большая трагедия?
Он держал эти соображения при себе, но серп Вольта умел угадывать — если и не сами его мысли конкретно, то их общее направление.
— Знаешь, тебя ведь с самого начала избрали в ученики за черты характера, которые отнюдь не приводят серпа Годдарда в восхищение, — сказал ему Вольта. — Он смотрит на сострадание и снисходительность как на слабость. Но в тебе есть и кое-что другое, и оно начинает просыпаться. Уверен — ты станешь серпом нового порядка!
Из всех апостолов Годдарда Вольта вызывал особое восхищение, и именно с ним Роуэн чувствовал некую душевную связь. Наверно, будь они ровней, то стали бы друзьями.
— Помнишь ту боль, когда мы тебя избили? — спросил однажды Вольта на послеобеденной тренировке памяти.
— Да разве такое забывается!
— У нас имелись три причины. Первая: ты должен был почувствовать себя как наши предки, испытать на себе их боль и ощутить их страх перед мучениями, потому что именно он и побудил цивилизацию и человечество к небывалому рывку в преодолении собственной смертности. Вторая: это был обряд инициации — ритуал, которого так не хватает в нашем ленивом мире. Но, возможно, третья причина самая важная: когда мы ощущаем боль, мы острее чувствуем радость жизни.
Для Роуэна это звучало очередным потоком банальностей. Однако Вольта был не чета Годдарду — он не был склонен изрекать выспреннюю бессмыслицу.
— Я испытал в жизни довольно много радостей, и при этом из меня не делали отбивную, — возразил Роуэн.
Вольта кивнул.
— Да, кое-что ты, конечно, испытал, но это была лишь тень чувства. Без страдания мы не можем в полной мере ощутить радость. Самое большее, что мы тогда способны пережить — это приятность.
Роуэн не нашелся с ответом, потому что слова Вольты поразили его. А ведь это правда! Некогда он вел весьма приятную жизнь. Самое большее, на что он тогда роптал — это что он маргинал, его не замечают. Но разве все остальные не такие же точно маргиналы? Они живут в мире, где ничто не имеет особого значения. Выживание гарантировано. Доход гарантирован. Еды вдоволь, комфорт — данность. Грозоблако заботится о нуждах каждого человека. Когда тебе ничего не нужно, жизнь становится просто приятной штукой и не более того.
— В конце концов ты проникнешься, — заверил его Вольта. — Теперь, когда твои болевые наниты поставлены на ноль, этого не избежать.
Эсме оставалась загадкой. Иногда она спускалась, чтобы поесть вместе с ними, иногда нет. По временам Роуэн находил ее в разных уголках особняка за чтением бумажных книг Эпохи Смертности — по-видимому, прежний владелец собирал их. Что бы девочка ни читала, она всегда прятала это от Роуэна, словно стесняясь.
— Когда ты сделаешься серпом, то будешь жить здесь? — однажды спросила она.
— Возможно, — ответил Роуэн. — А возможно, и нет. Может, меня не примут в Орден. Тогда я вообще не буду жить нигде.
Она не обратила внимания на его последнюю фразу.
— Оставайся здесь, — сказала Эсме.
Похоже, девятилетняя пигалица влюбилась в него. Только этого и не хватало! Судя по всему, она получает все, чего ей захочется. А если она захочет его, Роуэна, значит, она и его получит?!
— Мое имя Эсмеральда, но все называют меня Эсме, — сообщила она как-то утром, провожая его в тренажерный зал. Обычно Роуэн обращался с малышами по-доброму, но как только ему сказали, что он должен быть с нею любезен, ему вдруг расхотелось быть таковым.
— Я знаю, серп Годдард говорил. Послушай, тебе вообще-то сюда нельзя — здесь много тяжелых предметов, мало ли что случится…
— Тебе тоже сюда без серпа Хомски нельзя — он должен быть на подстраховке, — парировала она, после чего уселась на скамью для жима штанги лежа. Уходить девчонка, видимо, не собиралась. — А давай поиграем в какую-нибудь игру, когда закончишь тренировку?