Машина Ангела опять стояла у подножия холма, и снова нескончаемые гранитные ступени вели вверх, только там, где их уже касалась сырая призрачная кисея облаков, виделся не Алеша, а каменный с зубчатой вершиной шатер. Это и была Шипка со своим легендарным памятником.
— Ну что? Как говорят, вперед и выше, юнаки! — позвала Добрина и, взбежав на несколько ступенек, задержалась, оглядываясь на них троих. Ну конечно же ко всем сразу и к каждому в отдельности был обращен ее тихо смеющийся взгляд. Уступая друг другу, они на мгновение замешкались, и эта секундная нерешительность Митко и Ангела словно подтолкнула Алексея. Он широко шагнул к Добрине, видя одни только неотрывно притягивающие глаза, и, подняв ее на руки, сам поразился своей дерзости. Ему тут же током передалось запретное тепло настороженного девичьего тела, в ладони незащищенно уперлась округлая гладкость коленей, и, ожидая на свою голову рассерженных тумаков, Алексей со сладким замиранием сердца почувствовал, как рука Добрины ласково-ответно обвивается вокруг его шеи. «Интересно, сколько всего ступенек? Да и незачем их считать. Извини, Митко, брат, но тебе не придется нести ее до вершины вторым. У меня хватит сил, видишь, как прибавляют мне их Добринины взгляды? И Ангел — не соперник. Я дойду. Вот увидите — я дойду, и на самой верхней ступеньке…»
Он шел и шел вверх, все крепче прижимая прильнувшую к нему Добрину, и уже никого не было видно вокруг, только горы молчали, купаясь в туманах. И в этой тишине, совсем близко и отчетливо, как будто он все время невидимо шел с Алексеем рядом, послышался голос Лаврова:
— Тебе тоже не спится, а, Русанов?
Алексей очнулся от грез и, не давая им совсем улетучиться, спросил:
— А мы на Шипку — точно заедем?
— Заедем, — сказал из темноты Лавров. — Без Шипки нам домой никак нельзя…
Они ночевали последнюю ночь на болгарской заставе, в комнате приезжих, и действительно вот уже часа два не могли уснуть. Может, от духоты, которая, казалось, сгущается вместе с темнотой, грозовой и тревожной, а может, от впечатлений.
— Послушай, — опять заговорил Лавров, — а я уже что-то нащупал… Одного из танкистов… Видел, наш танк стоит в парке? Командира его экипажа Василием звали…
«Портсигар, — спохватился Алексей, — я совсем забыл про портсигар!»
Он соскочил с постели, босиком добежал до шкафа и, нащупав в ворохе одежды твердую коробочку, успокоенно вернулся.
— Я тоже узнал про одного Василия, — с запозданием отозвался Алексей.
В доме напротив приоткрыли дверь, и в метнувшейся к их окну полосе света Алексей успел разглядеть кружок циферблата. Настенные часы показывали три часа ночи.
«Кто-то там у нас сейчас в наряде — Крутиков или Ракитин? Ну да, наверное, они старшими на моем участке…» — вдруг вспомнил Алексей и отчетливо представил, как медленно, вперевалку идут вдоль контрольно-следовой полосы его ребята, стараясь не шуршать плащами. Тоже небось духота, а они в полной выкладке. А те, что со смены, ложатся отдыхать…
Грустью о далеком, считай отчем, заставском доме защемило сердце.
Дотянувшись с кровати до окна, Алексей надавил на шпингалет и распахнул одну створку. В комнату потянуло прохладой. По времени пора уже было бы и рассветать.
И как бы в предвестье близкой, неотвратимой зари справа, из густо темнеющего кустарника, раз-другой отчетливо выщелкнул, будто чокающий камушек пустил по невидимому тонкому ледку, соловей. Он словно пробовал, примеривал к ночи голос или дружески представлялся Алексею в желании развлечь, подбодрить его. Через паузу молчания соловей снова щелкнул, свистнул, вывел изящную чечеточную руладу и залился, закатился, перекатывая в горлышке жемчужные камушки, в уже полном упоении от своего собственного, способного на немыслимые коленца голоса.
Темнота и впрямь как бы немного разрядилась, разжижилась от этого трассирующего, бьющего из кустов высвиста, и, прислушиваясь к очень родной, как бы ему лично адресованной песне, Алексей обрадованно приподнялся. «Ну да, он поет точно так же, как там, у нас!» — с разливающимся по всему телу теплом подумал он.
Соловей вдруг умолк. Может быть, он переводил дыхание, а может, придумывал новое, еще более замысловатое коленце, но пауза показалась Алексею неоправданно затяжной. И чем дольше тянулось это словно бы после оборванного голоса молчание, тем тревожнее накапливалась вокруг тишина. Неужели соловей кого испугался?