– Робин может общаться с тобой и голосом, ты прав, - пожимает плечами старший. - Но эта машина - не только вычислительное средство. Это средство и связи, позволяющее тебе общаться с Хранителями по всей планете, и планирования, и управления механизмами, и многое другое. Когда научишься с ним работать, обнаружишь, насколько быстро облекаешь свои мысли в четкие формулировки, как удобно усваивать новую информацию в обход слуховых и зрительных цепей, как твой разум мгновенно сливается с другими Хранителями, образуя во сто крат более могучий интеллект для решения самых трудных задач. Образно говоря, Робин - это то, что связывает нас всех, позволяя нам при необходимости действовать как единое целое. И достичь этого можно только через психоинтерфейс. Понятно?
– Не очень, - признается Тилос. - Я привык набирать команды на консоли, а напрямую… не представляю.
– Ничего, у тебя все впереди, - улыбается наставник. - Если бы тебе в детстве сказали, что ты сможешь печатать на клавиатуре не хуже машинистки, ты бы поверил? Давай, осваивай технику, а мне пора.
– А откуда же взялась такая техника? - как бы про себя произносит Тилос и вопросительно смотрит на наставника. - Я никогда не слышал ни о чем подобном…
– Много будешь знать - скоро состаришься, - лицо наставника становится непроницаемым. - Узнаешь в свое время. Все?
– Ну… только вот еще…
– Давай, не тяни, - нетерпеливо морщится Фарлет.
– А чем я вообще буду заниматься? В чем моя задача? К чему готовиться?
– К ассенизаторству, - наставник с ироничной усмешкой глядит на вытягивающееся лицо ученика. - Совершенно серьезно - к ассенизаторству. У Хранителей роль именно такая. Мало кто задумывается о том, как работает канализация, кто выгребает дерьмо из засоров… Между тем, жить без нее оказалось бы куда сложнее. Хотя бы из-за вони и постоянных эпидемий. Вот мы и играем роль таких ассенизаторов. Устраняем вонь и паразитов в обществе. Крайне неприятная работа, хотя и крайне нужная. Готовься к рутине, ничего не значащим на первый взгляд мелочам, постоянному напряжению, удивительно сочетающемуся с перманентной скукой, а заодно и к язве желудка. Впрочем, язву мы ликвидируем, - он на мгновение замирает. - Так, мне окончательно пора. Через пятнадцать минут встреча, а я даже сценарий толком не продумал. Будь здоров. И учти, кстати - к своим принято обращаться на "ты".
Дверь закрывается за ним.
– Постойте… - повторяет младший несколько упавшим голосом, обнаружив, что говорить ему уже не с кем. - А как же?…
Наставник слышит его слова, стоя за дверью.
– Ты сам поймешь, что от тебя требуется, Семен Даллас, а ныне Тилос. Поймешь… или не станешь Хранителем, - вполголоса говорит он сам себе. - Надеюсь, я в этот раз не ошибся в выборе.
Ученик неподвижно сидит в небольшой, но светлой комнате, прислушиваясь к окружающей его странной тишине, и смотрит на переливающиеся разноцветные пятна на экране, медленно дрейфующие во всех направлениях.
– Интересно, - бормочет он себе под нос, - а как в этой системе с многопоточностью?
Переливаются на экране разноцветные линии, складываясь в удивительные геометрические узоры. Тихо, и только далеко в бездонной тишине звонко смеется девушка или журчит ручей, запруженный полусгнившим березовым стволом. И снова тишина, только медленно журчит серый туман, где-то очень далеко неспешно переливающийся из ложбины в ложбину.
3
Народный Председатель задумчиво скреб ногтями полированную крышку стола. Сквозь слой лака рубиново просвечивала поверхность драгоценного красного дерева. Столу стукнуло минимум двести лет. Вполне вероятно, что сам Петр Четвертый ставил на государственные документы свою царственную подпись, сидючи именно за этим кабинетным чудовищем. Председатель представил себя сидящим за этим столом в мантии и короне и невольно фыркнул. Даже Петру Четвертому не снилась та власть над страной, которая сосредотачивалась у него в руках. Сосредотачивалась - именно так в прошедшем времени.
Сейчас же Председатель прямо таки позвоночником чувствовал, что ниточки, идущие вниз, в джунгли бюрократической машины, начинают нехорошо подрагивать, сигнализируя о… чем? Об ускользающей власти? Нет. Государственная машина по-прежнему бесшумно крутила свои хорошо смазанные шестеренки, мягко-предупредительные для своих и безжалостно-стальные для врагов. Оппозиция? Три десятка бездельников, от скуки занимающиеся игрой в заговоры и ни на что реально не годные. Пусть себе поиграют. Потом тех, кто чего-то стоит, можно продвинуть поближе к себе, купить либо запугать. Убрать в крайнем случае, Шварцман у нас спец. Прочих же, кто окончательно подтвердит свою глупость и никчемность, известно куда. Дуболом активно перестраивает свою ново-старую вотчину - пусть себе, лишь бы с канцелярией не цапался. Пока не цапался. А то кто же обо мне, любимом, заботиться станет, таблетки прописывать и бюллетени о моем здоровье в массы выпускать? Массы любят читать о здоровье любимого Председателя, о его мужественной борьбе с болезнями на их, масс, благо. За год до выборов дополнительная агитация еще не критична, но уже и не помешает. Интересно, кого на этот раз себе в соперники взять?… Ладно, успеется подумать. Нет, здесь все как обычно.
Что же не так? Студенты? Пусть себе бесятся. Показательная порка сорвалась в первый раз, ну да не беда. Еще раз организуем. Талоны на водку скоро отменим, во всяком случае, в столицах, поскольку новые средства талонов не требуют. Еще немного - и сеть развернется полностью, окончательно загнав рабочее быдло в свое столо. Останутся редкие крикуны, сами по себе, без всякой поддержки со стороны обделенного хлебом плебса, который уже не будет таким обделенным. Крикуны - это полезно, пусть себе самовыражевываются на мое благо, создавая у заморских друзей полезные иллюзии. Зрелищ для народа мы и так не жалеем. Жутко интересно, что выберет зритель - высокохудожественную стрельбу по первой программе или болтовню о Пути Справедливости по второй? А что шумновато стало, так под этот шумок кое у кого и головы полетят. Слишком самостоятельные эти кое-кто стали. Пора бы и укоротить их малость. Нет, тут тоже все нормально.
Так что же такое чувствуется спиной нехорошее… нет, не то слово, не нехорошее, а раздражающее, как песчинка в носке? Как бишь их там? Тогда, у университета… С шарами разноцветными… Он чуть наклонился вперед и нажал на кнопку интеркома.
– Шварцман явился?
– Да, Александр Владиславович. Пригласить? - голос секретарши из интеркома резанул по ушам в покойной тишине кабинета.
– Давай, - Народный Председатель поудобнее устроился в своем вращающемся кресле, поерзал, находя позу поудобнее. - Давно уж пора, - он придал голосу недовольные нотки, долженствующие продемонстрировать секретарше - и Шварцману - на другом конце провода хозяйское порицание.
Не далее, чем через секунду, дверь в кабинет приоткрылась, и в получившуюся щель бочком протиснулся Шварцман. На его толстом лице плавала неуверенная улыбка. Председатель уже и не помнил, сколько раз тот протискивался в дверь подобным образом, мерцая этой идиотской гримасой, абсолютно не соответствующей его действительному настроению. Насколько Треморов знал, еще никому и никогда не удалось смутить главу его канцелярии и - по совместительству - тайной полиции.
– Можно? - неуверенным голосом спросил Шварцман. Председатель внимательно посмотрел на него.
– Интересно, я когда-нибудь тебе отвечал, что нельзя? - задумчиво проговорил Председатель. - Заходи, дорогой, гостем будешь, - он широким жестом показал на стул перед его императорским столом. - Присаживайся. Что нового?
Шварцман все так же бочком пробежал по комнате и плюхнулся на указанный стул, жалобно скрипнувший под его весом. Хороший стул, по спецзаказам делавшийся. Но явно не императорский. Двести лет он точно не продержится. Особенно, если такие, как Шварцман, на него будут плюхаться. Председатель невольно хмыкнул, но тут же придал своему лицу фальшиво-радушное выражение.