Село преклонило колени перед придавившим его дымом пожарищ. Отступающий враг спалил село дотла, изрубил мечом всех, кто не успел уйти отсюда, угнал весь скот. А когда рассвет глянул на это зрелище, из зияющей раны неба заструилась кровь, застлавшая лик солнца.
— Остановись, ребята! — Белый конь Андроника стал как вкопанный, и полководец сошел на землю, спешился. Как и его солдаты. Плакали, не в силах сдержать слез.
— Начисто выжгли село, зоравар, — вышел вперед Чазо из Муша. — Не время слезы лить — мстить надо.
— Нет, сынок. — Взгляд полководца прикован был к земле. — Открытое кладбище это село. Мы обязаны похоронить своих близких, единокровных братьев и сестер наших. Надо оградить их от солнца и осквернений ночи.
— Не могу, зоравар! Не могу… убью себя!..
— Что ты, очнись, — в глазах полководца стояли слезы.
— Плачешь, Андраник-паша? Тогда зачем не дозволишь нам обращаться с врагом так же?!
Полководец положил руку на плечо Чазо.
— Возьми себя в руки. Как мы можем позволить себе подобное зверство, сынок?!
Трупы собрали в братскую могилу, потушили пожар, и полк продолжал путь.
Кто-то выскочил из кустов и пустился наутек.
— Стой! — крикнул Ехго.
Старик остановился. Прижимая к груди внука, он испуганно смотрел на верховых.
— Так вы армяне?! — не поверил глазам старый крестьянин.
— Армяне, а ты куда бежал?
— Куда? К дьяволу! К смерти в лапы, куда еще?! Все погибло — дом, двор. Сам-то кто будешь? Что в этих местах делаете?
— Полк Андроника мы, отец.
— А который из вас Андроник? — старик повис на узде коня зоравара. — Опоздал ты, паша! Совсем опоздал. Ты их разбил, они — нас… Пуля тебя не берет, только мы не из камня сделаны. Почему опоздал, паша, дал погибнуть нашему селу? Кто нам теперь вернет его? Кого нам теперь проклинать — тебя или бога армянского?!
Подбородок Андроника дрожал.
— Как зовут внука? — спросил он рассеянно.
— Вреж, месть, значит.
— Расти еще твоей мести, Врежу твоему.
— Нет, паша, это внук мой мал, а армянская месть велика, с белый свет будет. — И старик с внуком побрели в сторону леса.
Паша долго смотрел на вздымавшие дорожную пыль эскадроны, пока старик и его маленький Вреж не скрылись за поворотом.
Ехали в молчании. Копытами коней растаптывали тишину. Достигнув Цахкаовита — долины цветов, перешли прозрачную, как слеза, речку. Идущий впереди белый конь Андроника запрядал ушами, всхрапнул.
Зоравар сошел с коня, склонился над трупом молодой женщины, бережно укрыл обнаженную грудь. Возле бездыханной матери ползал годовалый малыш. Его оставили, чтоб умер на усохшей груди матери.
— Храбрецы мои!
Полк замер.
— Вы называете страну, отчизну Мать-Армения, а знаете, как она выглядит, эта наша любимая родина — Армения?! Вот ее ожественный лик, ее неумирающий образ…
Глаза полководца пылали гневом.
— Она взывает к действию. — Голос его крепчал, в нем зазвучали стальные нотки. — И потому поклянемся перед этой убиенной красотой, что кровью своей и последним вздохом вновь призовем к жизни, вернем к жизни Мать-Армению.
Полководец опустился на колени. Опустился на колени и полк.
— Клянемся! — глухо ухнуло вдали.
Закричал ищущий материнскую грудь малыш.
— Армения не умрет, сыны мои!.. Возьмите ребенка…
Каждый из солдат положил букетик цветов на могилу. И с берегов реки Цахкаовит еще долго провожал их цветочный холмик.
На перешейке загремели орудия.
— За Мать-Армению!.. Вперед!..
В тот день Срке Авагяна тяжело ранило, и вместе с другими он был переправлен на другой берег Аракса — в Россию.
Ваан Чобанян зашел к врачу:
— Выживет?!
— Сердце у него слабое, измученное, а рана потребует слишком долгого лечения. Надежды мало. Был бы стационар, может, и отсрочили бы смерть, но…
Врач безнадежно развел руками. Авагян не слышал прихода командира. Он переживал свою жизнь заново.
Командир сел у него в ногах.
— Здравствуй, Сергей…
Политрук не шевельнулся, но глаза его открылись и печально глянули на Ваана.
— Знал, что придешь…
Авагян услышал собственный голос и удивился. Сестра подложила ему под голову еще одну подушку.
— Скажи, Ваан, что с ротой, жива?
— Жива, политрук. Есть название, а личный состав остался в братских могилах. Двадцать четыре человека теперь нас.