— Тьфу, — сплевывает лейтенант Севян и командует: — Стано-в-и-ись!
Дом на кладбище
Над вечным покоем надгробий разрослись деревья, выпростав далеко вокруг ветви, как бы подчеркивая безответность и безропотность тишины. Шелест и шорохи листвы порхают над безмолвием крестов, надгробий и бюстов, глухие уши и немые губы которых сгущают кладбищенское одиночество.
На пригорке, в самом центре кладбища, высится дом из красного кирпича, дом кладбищенского сторожа. Было время, стоял он на краю кладбища. Но кладбище разрослось, раздвинуло свои пределы и обступило дом.
Здесь и родился Михаил Васильевич Кузик, сторож кладбища. Странно, не правда ли?.. Человек родился на кладбище. Да еще, говорят, с таким криком, что весь этот мертвящий покой ужаснулся и разом взорвался.
Тридцати двух лет от роду он был призван на военную службу. Участвовал в первой мировой. Заработал Георгиевский крест и тяжелые увечья, — ранило его в живот и в колено. В госпитале, когда очнулся, вспомнил вдруг, что награда схожа с постылыми крестами, опоясавшими отчий дом…
Возвращение домой не принесло ему радости: отца и мать он в живых уже не застал. Справа от входа в дом увидел два холмика и молоденькие ивы над ними. Не успел он вернуться домой, как забрили младшего. Время железным обручем сдавливало ему горло. И остался Михаил один на один с Георгиевским и кладбищенскими крестами. Один на один с отчим домом и кладбищенским запустением. Люди предавали земле своих близких, и всякий раз раны его саднили нестерпимой болью, бередили душу.
Как-то воскресным утром присутствовал он на похоронах георгиевского кавалера — подполковника Грицая. Героя хоронили с большими почестями. Он смотрел на его молодую вдову, и глаза щипало от слез. «Что это, жалость к себе или тоска по уходящей молодости, по жизни, загубленной войной?» — спрашивал он самого себя и не находил ответа. А ответ стучал в висках, копошился в ранах, все еще дающих знать о себе.
Могила подполковника оказалась почти рядом с его домом. Чуть ли не каждый день приходила вдова, навещала своего усопшего друга и до самой темноты исходила слезами. Сидя неподалеку, на черном мраморе чьего-то надгробия, он скорбел с этой убитой горем женщиной. Вечером он провожал ее в город и возвращался печальный и задумчивый. С отрывного календаря времени облетали лепестки горя… Вскоре на могильном холмике подполковника встало надгробие с выбитыми на нем тремя крестами полного георгиевского кавалера. А еще он, кладбищенский сторож, выяснил, что зовут ее — Нина Авдеевна.
В одно из своих посещений женщина глянула на него из-под черной вуали.
— Как вас величают? — спросила она полушепотом.
— Михаил Васильевич, — ответил он, не поднимая глаз.
— Доброе у вас сердце! — обронила она доверительно.
— В маму пошел, — обласкал себя Михаил.
— Она жива?
Он молча кивнул на ивы у порога.
— Так вы здесь один живете? — спросила вдова, и в голосе ее, грудном и красивом, прозвучало недоумение.
— Один, брат на фронте…
И, как обычно, пошел провожать ее. На обратном пути мысли сбивали с ног, кровь что-то нашептывала одичалому сердцу, стаскивая с него покров застенчивости. Ночью — во сне, днем — у могилы подполковника снова увидел ее. Клубок желаний завязывался туже.
— Миша, — сказала она, прощаясь, румянец жизни заливал ее лицо, — значит, можно привыкнуть и к кладбищенскому ужасу?..
Он пожал плечами. Отметил про себя, что эта простота обращения снимает с него путы, оставляет надежду на что-то, тайный смысл которого сразу постичь невозможно.
— Можно…
Он так и не понял, что их сблизило — одиночество или все эти встречи? Понял одно: эта пышущая здоровьем и красотой женщина смущает его. Осознал, что в жизни его происходит что-то новое, еще не изведанное. Что-то невнятно ворочалось в горле, переполняя его страхом и какой-то исполинской радостью. Это чувство окрепло, когда он увидел ее однажды без траурной накидки. Удостоив беглого взгляда надгробие георгиевского кавалера, она пришла, села рядом.
— Грустно одной, — сказала, не отводя глаз.
— Грустно! — согласился Михаил.
— Ты зря тут пропадаешь сторожем! — прошелестела она чуть влажными губами и обдала его взглядом, в котором тепла было не меньше, чем в ее руке, уже минуту лежащей на его колене.
Захмелел Михаил, но не растерялся.
— Кому-то и посторожить надо. Место это я от отца унаследовал.
Позже, когда взошла луна и вытянулись тени от надгробий, он ввел ее в дом. Так Нина Авдеевна вошла в его жизнь. В доме стало теплее, он засиял, засмеялся, стал светиться, и — отступило кладбище, а жизнь стала единственным и полнокровным хозяином дома. Михаил уже не пытался разобраться в происходящем. Он полюбил. Чего ради она бросила все и пришла сюда, жить с ним?! Пытался найти объяснение и не мог найти ответа на тысячи вопросов, которые не смел задать ни ей, ни себе.