— Почему? — Глаза Наташи округлились, в них застыло неясное предчувствие большой беды, которая уже чем-то дала знать о своем приходе. В какой-то миг она прочла во взгляде Николая совсем незнакомый ей холодок и страх. Это было выражение глаз человека, который скорее может пожалеть, чем полюбить. — Я люблю тебя! Я хочу быть всегда с тобой. Все эти три года я была верна тебе...
— Уже поздно... — Голос Николая прозвучал отчужденно.
— Как поздно? Ты о чем говоришь?
— Об этом лучше после, а сейчас я провожу тебя...
— Нет, ты об этом скажешь сейчас. Ты не имеешь права молчать, — с дрожью в голосе проговорила Наташа.
Николай достал папиросу, долго мял ее пальцами. Закурил.
— Я женат! — сказал он внезапно. Сказал сухо, резко, точно, размахнувшись со всего плеча, расколол тяжелым колуном сухое осиное полено. — Ты знаешь, что я любил тебя. И знаешь, как любил! Как бы мы были счастливы, если бы захотела ты. Впрочем, что говорить об этом сейчас, когда уже все решено...
В комнате повисла гнетущая тишина.
— Зачем же ты тогда пришел? — Наташа, как слепая, ощупала спинку стула и, не сводя глаз с одной точки, бессильно опустилась на него.
— Лена написала, что ты больна, а больных друзей навещают.
«Женат...» Губы Наташи дрогнули в кривой и горькой усмешке.
Николай понимал, что нужно рассказать все, чтобы раз и навсегда разрубить то, что для Наташи было узлом, связывающим их судьбы. Он знал, что это жестоко, особенно после такой трогательной встречи, но это было необходимо. Избегая ее взгляда, он начал:
— Наташа, пожалуй, это наша последняя встреча. Так будет лучше и для тебя, и для меня. Ты помнишь, с каким чувством я уехал в Ленинград. Высмеянный твоей матерью, униженный тобой... А ведь в это время я всего сильнее любил тебя. Уж так, видно, устроен человек. Чем больше страданий ему причиняет любовь, тем он сильнее любит.
Первые полгода в чужом городе для меня были особенно тяжелы. С мыслью о тебе я ложился и вставал. Думал о тебе днями, а когда засыпал — ты снилась мне во сне. Временами мне даже казалось, что я схожу с ума. Но в письмах ты по-прежнему ставила условия. Ты требовала, чтоб я бросил свою работу. Ты прости меня, что на первые пять писем я не ответил. Вернее, я отвечал на каждое из них. Но по утрам сжигал написанное. Ты это знаешь. На последнее я ответил. Если ты помнишь, где я его писал и что я вложил в это письмо, то ты можешь понять, чем ты была для меня. Я отправил письмо и ждал ответа. По ночам, как лунатик, ходил по заснеженному Ленинграду и думал... думал... Думал о том, какое счастье нас с тобой ждет, если ты поймешь наконец меня.
Наташа подняла глаза. В них стояли слезы.
— Ты о каком письме говоришь?
— О том единственном, которое я послал тебе в декабре из Ленинграда в Горноуральск. О том самом письме, на которое ты ответила мне телеграммой. Ты даже не нашла времени, чтобы написать письмо, письмо друга. Я никогда не думал, что ты можешь быть такой жестокой. — Николай, разминая, сломал папиросу. Никак не мог закурить. Его пальцы дрожали.
— О какой телеграмме ты говоришь?
— О какой? Разве у тебя такая плохая память? — Губы Николая дрожали. Тщетно он пытался улыбнуться. Улыбка получилась болезненная, жалкая. Он достал из кармана пиджака партбилет и из-под кожаной обложки вытащил вчетверо сложенную телеграмму, потертую на сгибах: — Прочитай.
Наташа читала про себя:
«Твое письмо получила. Сожалею глупом упрямстве. Только сейчас до конца поняла, что много лет ошибалась. Наступило просветление. Выхожу замуж. Прошу меня оставить покое. Можешь считать себя свободным. За все прости. Наташа».
В первую минуту она ничего не могла понять. Потом словно кто-то ржавой косой провел по сердцу. Вспомнила, что в это время у нее гостила мать. Никакого письма от Николая из Ленинграда она никогда не получала. И ему не посылала никаких телеграмм.
Наташа чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
Положив телеграмму на стол, она закрыла лицо руками и долго оставалась неподвижной. — Теперь вспомнила?
Наташа молчала.
— Что мне было делать после такого ответа? — Николай встал и поглядел на Наташу в упор: — Запить? Броситься с моста в Неву? Я решил жить. В эти дни у меня даже выработалась странная философия отвергнутого. Она чем-то близка проповеди терпения, но в те дни она была для меня единственным утешением. Я терпел. И вот тогда-то я встретил девушку. Встретил совсем случайно. В ночь под Новый год она замерзала в ликующем Ленинграде. У нее произошло несчастье: умерла в деревне мать — единственный родной человек. Мне стало жалко бедняжку, и я отвез ее в больницу. Теперь ты можешь представить, как я веселился на Новый год. Это было как раз после твоей телеграммы. На второй день я навестил девушку, узнал, что ее зовут Наталкой, что она с Украины и учится на втором курсе медицинского института. Несколько дней спустя я еще раз зашел в больницу. Когда шел из больницы, я думал о тебе. Ты, как живая, стояла передо мной. Наталку я жалел, как младшую сестренку, как сироту. Потом она выписалась из больницы, и мы не видели друг друга. Может быть, пути наши никогда бы и не сошлись, если б не случайная встреча на первомайской демонстрации.