- Как вы это выяснили?
- После ареста. Вообще-то несчастный человек этот Ш. Сын у него лежал парализованный, потому не эвакуировался. Немцы его назначили директором техникума, отказаться побоялся, да и сын... Наши пришли: "Ага! Пособничал врагу!" И ставят перед выбором: или начинаешь работать на органы, или... Не могу не отметить, он показаний дал по минимуму, в отличие от второго стукача, Д.
- Как вас арестовали?
- Я жил уже не у Решетовской - снял угол поближе к институту. В ночь с 30 апреля на 1 мая 1947 года стук в дверь - громкий такой, бесцеремонный. Открываю - врываются трое: "Соломин? Собирайтесь! Оружие есть?" Я от их наглости тоже взъелся: "Ордер сначала покажите!" - "Ордер? Вот ордер!" - и суют мне ордер на Мишкино имя, Танича, в смысле. Мишка тогда, естественно, никаким знаменитым поэтом не был, просто - хороший парень, шебутной, красивый, остроумный... Учился на соседнем курсе, стенгазету с друзьями делал - весь институт покатывался. Мы с ним иногда брали бутылку, трепались - судьба похожая, оба фронтовики, оба студенты... "Это не я!" Они глянули - действительно. "Дело поправимое. Вот ваш". И суют мне другой ордер. А он на имя Буцева Николая, который третьим по делу пошел. "Тоже не я!" Наконец, нашли нужный...
Михаил Танич:
- Илья лучше нас всех разбирался в жизни. Он очень быстро понял, что нет смысла воевать с органами на допросах, что если взяли, то дело свое доведут до конца, - и начал признавать все. Я тогда очень обижался, у меня привычка другая - с этими людьми не говорить лишнего...
- Когда мне следователь сказал, что я обвиняюсь в создании антисоветской партии, стало ясно: что-то доказывать бессмысленно. Александра Исаевича вспомнил: такой человек, талантливый математик, много пользы мог стране принести - и все равно посадили! Стал соображать, как быть. Их промашка с ордерами мне очень помогла. Всего ордеров было три, я видел. Значит, и по делу идут трое - я, Мишка и Буцев. Но я дружил с Мишкой и не дружил с Буцевым, мы втроем не собирались. Значит, сдал кто-то четвертый, который знал каждого из нас, со всеми пил. Этот человек легко вычислялся Д., капитан медслужбы, сын известного ростовского врача.
Мне на допросе предъявляли подробнейшие конспекты наших разговоров, которые Д. составлял после каждой пьянки. Отпираться было бессмысленно, тем более что нас начали лишать сна - а сколько человек без сна продержится? Я решил бить на другое. Посадят всех, это я понимал. Вопрос - сколько дадут? Нам шили статью 58-11 - контрреволюционная организация, плохая статья, крупный срок. Но организация по тогдашним правилам - это когда три человека. Один, два - не организация. Значит, если признать сам факт разговоров и при этом взять все на себя (я ведь не знал, как ведут себя на допросах другие), то получится не организация, а разговоры одного человека - просто антисоветская пропаганда, статья 58-10, часть первая, шесть лет. И я начал признавать: да, говорили, но у вас напутано - вот эту фразу, в которой нас обвиняют, сказал не Михаил, а я... И это я сказал, и это... Получалось, что я не отказывался, но и не показывал ни на кого. По ходу допросов стало ясно - а вот и слова, которые я только Ш. говорил. То есть меня пасли сразу два стукача: в институте - Ш., в свободное время - Д. Тут мне чекистская затея окончательно стала ясна.
- Что вы имеете в виду?
- Это, конечно, моя личная версия, но она кое-что объясняет. На Солженицына по большому счету ничего не было, кроме тех злосчастных писем. С другой стороны - я: дружил с ним, жил на квартире у Решетовской. Попал в поле зрения. Видимо, возникла идея слепить контрреволюционную организацию как логическое продолжение солженицынского дела. Потому и закрепили за мной сразу двух стукачей. Но потом или идея отпала, или организация не лепилась отказались. Дали нам 58-10, агитацию.
Михаил Танич:
- Судила нас не тройка, обыкновенный суд. Обвинение в контрреволюционной организации отпало, органы сами его сняли. Получили мы все по шесть лет. В приговоре говорилось: "На суде пытались безмотивно отказаться от данных ранее показаний, но материалами предварительного следствия в достаточной мере изобличены". "Изобличены" мы были в том, что, например, хвалили немецкие дороги и приемник "Телефункен".
Как я к Илье отношусь? С одной стороны - объективно это он привел в мой дом людей, из-за которых я оказался в лагерях. С другой - понятно, что Илья не знал, кто эти люди, и зла не хотел. Мы с ним остались друзьями, несколько раз встречались после отсидки, переписывались. Можете дать ему мой телефон, когда свяжетесь, пусть позвонит.
"Я на Костоглотова не похож"
Вероника Туркина:
- Вообще-то история ареста Ильи - это история ареста Костоглотова из "Ракового корпуса". Я не говорю, что Илья прямой прообраз Костоглотова: характер, история его болезни - тут сам Солженицын. Но обстоятельства ареста - соломинские.