С этими словами бедная девочка несколько раз прижалась губами к ткани, с которой расставалась со смешанным чувством радости и горя, разрывавшим ей душу. Затем, простившись окончательно с Фернандой и принцем, она направилась к двери.
— Еще одно слово, — остановила ее Фернанда. — Надеюсь, вы простите меня, мадемуазель, мною владеют два чувства, не знаю, право, какое из них сильнее: это мой интерес к вам и то любопытство, которое вы пробудили во мне. Кому предназначалось платье?
— Мне, сударыня.
— Вам? Что же это за платье?
— Это мое свадебное платье.
И девушка, едва сдерживая рыдание, бросилась из комнаты.
Через два часа три тысячи франков были доставлены девушке.
На другой день принц сам отправился по указанному адресу и спросил мадемуазель Сесиль. Девушка так сильно заинтересовала его, что он рассказал об этой истории императрице, и императрица пожелала увидеть девушку.
— Мадемуазель Сесиль? — переспросила привратница.
— Да, мадемуазель Сесиль, белокурая девушка с голубыми глазами, лет восемнадцати-девятнадцати. Ведь она живет здесь, в доме номер пять по улице Кок, не так ли?
— О! Я все прекрасно поняла, сударь, — отвечала привратница, — только мадемуазель Сесиль здесь больше нет. Ее бабушка умерла три дня назад, позавчера ее похоронили, вчера мадемуазель Сесиль не было весь день, а сегодня утром она уехала.
— Из Парижа?
— Вполне возможно.
— В какие края?
— Не знаю.
— Известна ли вам ее фамилия?
— Никто здесь ничего о ней не знал.
И принц, раз пять или шесть пытавшийся в разной форме задать одни и те же вопросы, не смог добиться ничего более определенного.
Через неделю в спектакле «Философ, сам того не зная» Фернанда появилась в платье с такой чудесной вышивкой, что прокатился слух, будто это подарок самого султана Селима очаровательной Роксолане.
Ну а нам как историку положено знать все секреты, и потому мы беремся рассказать, кто была та таинственная девушка, на мгновение представшая перед принцем и Фернандой, которую в доме № 5 по улице Кок знали лишь под именем Сесиль…
I
ЗАСТАВА СЕН-ДЕНИ
Двадцатого сентября 1792 года в половине седьмого утра к заставе Сен-Дени вслед за дюжиной других повозок, продвигавшихся вперед с явным намерением выбраться из столицы, что в пору массовой эмиграции было делом нелегким, подъехала маленькая, устланная соломой решетчатая двуколка с парусиновым верхом, которой правил сидевший на козлах крестьянин.
Все подъезжавшие экипажи подвергались строгому досмотру. Кроме таможенников, в чью задачу входит обычно простейшая проверка экипажей, в дверях стояли четверо служащих муниципалитета, изучавших паспорта, а рядом находился пост национальных волонтёров, готовых в случае необходимости прийти им на помощь.
Каждый из экипажей, предшествовавших маленькой повозке, обшаривали снизу доверху, основательно проверяя их. Ни в одном из них, по-видимому, не было обнаружено ничего подозрительного, ибо все они проехали заставу беспрепятственно, и маленькая повозка, оказавшись в свою очередь у ворот, остановилась у двери караульного помещения.
Тут крестьянин, не ожидая вопросов, сам откинул парусину, закрывавшую его двуколку, и протянул свой пропуск.
Пропуск этот, выданный мэрией Абвиля, предписывал властям не препятствовать свободному передвижению арендатора Пьера Дюрана, направлявшегося вместе с женой Катрин Пайо и матерью Жервезой Арну в Париж. Со своей стороны, парижский муниципалитет разрешал тем же лицам вернуться в деревню Нувьон, место их постоянного проживания.
Муниципальный служащий заглянул в повозку; там находились две женщины: одна лет сорока пяти — пятидесяти, другая — лет двадцати пяти — двадцати восьми, а также маленькая четырехлетняя девочка. На всех трех пассажирках была одежда нормандских крестьянок, а на головах у них, за исключением девочки, красовались огромные чепцы, какие носят женщины в краю Ко.
— Кто тут Жервеза Арну? — спросил муниципальный служащий.
— Я, сударь, — отвечала старшая из женщин.
— А кого зовут Катрин Пайо? — продолжал спрашивать служащий.
— Меня, гражданин, — ответила та, что помоложе.
— Почему эта девочка не значится в пропуске?
— Экое несчастье! — вмешался крестьянин, отвечая на вопрос, адресованный двум женщинам. — Это наша вина, господин служащий. Жена, знаете ли, настаивала: «Пьер, надо бы вписать ее все-таки в документ» — а я ей в ответ: — «Брось, Катрин, стоит ли возиться из-за такой крохи».