Симпатии Киплинга к Родсу были настолько велики, что даже в своей весьма краткой автобиографии, маленькой книжке «Немного о себе», он снова и снова возвращается к личности Родса, говорит о его замыслах, цитирует его слова, излагает его разговоры, рассказывает о его привычках, обычаях, царивших в его дворце Хрут Скер.
Вспоминает даже о самой первой встрече в небольшом кейптаунском ресторане в 1891 году, когда Киплингу сказали, что человек, сидящий неподалеку от него, — это и есть Сесиль Родс.
А первый разговор с Родсом, в 1897-м, произвел на Киплинга такое впечатление, что он поведал об этом подробно. Киплингу казалось, что Родс похож на римского императора. Родс, по своей привычке огорошить собеседника неожиданным вопросом, спросил его:
— Какова ваша мечта?
Киплинг ответил, что Родс — человек из его мечты. И он, наверно, считал своим долгом прославлять Родса. Во всяком случае он с негодованием отверг слухи, будто когда-то брал гонорары за свои стихи о Родсе и Южной Африке, печатавшиеся в «Таймс».
Можно представить, какую поддержку дал Родсу такой почитатель, как Киплинг! Как он повлиял на настроения в британском обществе! Советская поэтесса Новелла Матвеева так сказала о нестареющих стихах Киплинга:
Духовная близость Киплинга с Родсом заставляет здесь, на страницах этой книги, приводить многие киплинговские стихи. В них лаконичнее и точнее, чем в рассуждениях иных современников и историков, переданы и дух политики Родса, и атмосфера, которую Родс и Киплинг считали своей, присущей своему времени.
Сблизился Родс и с Китченером. Тот еще не достиг самой вершины военной карьеры, не был еще военным министром, как в первую мировую войну, когда он и погиб, направляясь в Россию на крейсере, который в пути подорвался на германской мине. Не был еще ни фельдмаршалом, ни графом Хартумским.
Но пожалуй, именно тогда, в конце девяностых, он достиг пика своей известности. Считалось, что, разгромив государство махдистов в Судане, он смыл пятно позора с британской армии: махдисты в 1885 году одержали победу над англичанами под Хартумом и убили генерала Гордона.
Еще большую популярность Китченер приобрел столкновением с французским отрядом у суданской деревушки Фашода. Если бы французский план удался, надежда на осуществление идеи Кейптаун — Каир рухнула бы сразу же. За спиной Китченера стояла Англия, за спиной офицера по имени Маршан — Франция. Маршану пришлось уступить.
Легко представить себе, какое родство помыслов почувствовали тогда Родс и Китченер. Когда-то Родс обсуждал свои замыслы с генералом Гордоном. Оказавшись в 1899 году одновременно с Китченером в Англии, он полюбил беседы с ним в лондонских парках, во время утренних прогулок верхом.
В июне 1899-го Родс и Китченер были одновременно провозглашены почетными докторами Оксфордского университета. Церемония проходила торжественно. Съехался «весь Лондон». Родс и Китченер бок о бок шли между рядов публики, как олицетворение величия и славы Британской империи. Их фотографировали. Им рукоплескали.
В журнале «Русское богатство» Шкловский-Дионео рассказал об этой церемонии так:
«…Я, вместе со многими лондонцами, явился в Оксфорд, чтобы присутствовать при том, как Сесиль Родс возьмет докторскую мантию, несмотря на протесты профессоров. Дело вот в чем. В 1891 г. легат Оксфордского университета уведомил Сесиля Родса, что ему дано звание доктора honoris causa. Родс тогда еще не был „Наполеоном“; его физиономия не определилась; его имя не соединялось так странно с историей разбойничьего набега. Родс был тогда непопулярен среди джинго, так как дал 10 тысяч фунтов стерлингов на ведение агитации в пользу гомруля. Много лет Сесиль Родс не являлся за получением мантии и явился тогда, когда „слава“ его вполне определилась. Оксфордские профессора протестовали, но решение сената не уничтожается временем. Джинго решили воспользоваться появлением Сесиля Родса, чтобы устроить демонстрацию против „анархистов“, как они живописно назвали всех профессоров, подписавших протест. Вот раздались крики „ура“ и звуки величальной песни: „Он славный, веселый парень!“ На эстраде появился высокий, плотный мужчина, начавший уже значительно округляться, с толстыми, как налитыми, лоснящимися щеками. Прежде всего запоминались карие, быстрые, несколько наглые глаза да чувственные, ярко-красные губы.