— Что-то случилось, Виктор? Что, что? Я заметила еще там, когда мы пели...
— Слушай, Наташа...
Это «Наташа» тоже встревожило. Раньше он называл ее просто Натка.
— Слушай! — Он сел. Взяв ее руку, замолчал, собираясь с мыслями. — Как тебе объяснить? Понимаешь, мы должны овладеть перекрестком дорог, который не смог взять наш сосед.
Смысл сказанного дошел не сразу. Наташа знала, что соседом был танковый батальон в полном составе. Но она не знала, что этот батальон уже шесть раз ходил в атаку на дорогу, по которой гитлеровцы торопились вывести из «мешка» свой войска, однако неизменно попадал под прицельный огонь «тигров» и, оставляя дымящиеся танки неподалеку от насыпи, откатывался в лес. Не знала Наташа и того, что основная дорога, по которой отступали немцы, проходила по гребню высокой насыпи и возвышалась над заболоченными луговинами. Однако она сразу ухватила главное: если не преградить немцам пути отхода, «мешок» останется пустым, боевые действия многих частей окажутся бесполезными.
«Пять танков — это хорошо для такой операции, — прикидывал Виктор. — У немцев на исходе горючее и очень мало снарядов. А разгром «буйволов» создал батальону некоторые преимущества по сравнению с соседом: мы держим одну из дорог, ведущих к насыпи...»
— Но черт возьми, у них такое выгодное положение! — сквозь стиснутые зубы выдавил он. Спохватившись, склонился над Наташей, сказал как можно будничнее: — И все-таки я должен! Это очень важно, понимаешь? Там танков и орудий — десять полков «буйволов» укомплектовать можно. Нельзя, чтобы вся эта техника снова начала действовать против нас. Правда?
— Правда, — прошептала Наташа только для того, чтобы не дать ему заметить, что теперь она поняла все, решительно все.
— Сам командующий армией приказал! — сказал Виктор. Наташа отвернулась, почувствовав нарочитость этой похвальбы. — Я продумал все до мелочи, — успокаивал ее Виктор. И, загоревшись, объяснил: — Понимаешь, Натка, надо, чтобы нас не сумели и не успели обстрелять. Значит, танки следует вести далеко друг от друга. Это во-первых. На предельной скорости — во-вторых. И не по лугу, а прямо по дороге, которая ведет к перекрестку. Это в-третьих. Вот смотри... — Виктор тронул ее за плечо.
Она оперлась на локти и стала слушать, а сама смотрела на его руки. Смысл слов не доходил до нее. Она слышала только его голос.
— Затем мы влетаем на шоссе, сбиваем передние машины, пушки, устраиваем пробку, а сами огнем пулеметов уничтожаем их. Понимаешь?
Она кивнула, думая о том, что завтра Виктора уже не будет. Совсем. Навечно. Ее удивляло, что она думает об этом спокойно. В ней только застыло все: и думать и говорить было трудно.
— Все понимаешь? — посуровев, повторил Виктор, словно боясь, что Наташа может не придать значения чему-то очень важному. — Ты должна знать, — жестко добавил он, — операция эта трудная...
«Трудная операция...» — Наташа легла на спину и представила «тридцатьчетверки», мчащиеся по дороге. Впереди танк с цифрой «100» на башне. На нем немцы сосредоточили весь огонь...
— Немцы, конечно, сразу поймут, чем грозит затор на дороге, — сказал Виктор. — Если они не дураки, то постараются тоже создать пробку. На нашем пути.
«Да, конечно, они не дураки. И они будут бить по твоему танку», — ужасаясь своему спокойствию, подумала Наташа.
— Но мне надо, надо, — яростно повторил сквозь стиснутые зубы Виктор, — во что бы то ни стало надо дорваться до них!
«Надо...» — она прикрыла глаза.
— А там, там уже не страшно. Ребята тоже вырвутся. У немцев начнется паника. Потом подоспеют десантники. Мы их не выпустим.
То, что будет потом — после того, как другие танки тоже вырвутся на насыпь, уже не интересовало Наташу. Главное — сумеет ли вырваться его танк, сотый?
Виктор лег, положив руки под голову, и замолчал. Затем — Наташе показалось, что прошла вечность, — повернулся к ней, пальцем погладил брови, запустил руку в ее волосы.
— Прости, родная, я тебя мучаю этим разговором...
«На войне надо знать все», — отвечала она ему молча, про себя. Ей казалось, что силы совсем оставляют ее и она уже не может говорить вслух, не может пошевелить рукой, даже пальцем, и сердце будто замедляет, утяжеляет стук. Но замедленный, редкий стук этот становится все громче и громче, все сильнее передается в голову, в кисти рук. И можно говорить только про себя, иначе надо кричать, чтобы голос прорвался сквозь этот тяжелый гулкий стук.
— Ты жена солдата и сама солдат. Ты смелая...
«Когда смерть рядом, все смелые...»
— Ты не расстроилась, Натка?
«Расстроилась... Умереть бы сейчас, не дождавшись завтрашнего боя...»