Девушка подносит свою левую руку к глазам. Не может быть. Она зажмуривается, затем открывает один глаз и снова видит свои черные вены, похожие на татуировки. От ужаса ее бросает в холодный пот. Надо убраться отсюда. Беа начинает вставать, но, когда она уже готова отойти от стола и броситься в ближайший туалет, страх отступает и сменяется спокойствием. Она чувствует, что безболезненно приняла свои новые черные вены, что к новому обличью приспособились ее тело и душа. Как будто Иуда шепчет ей из ада: «Не бойся. Ты именно такова, какой и была всегда».
Беа отодвигает свой стул и встает. В библиотеке сидит всего лишь горстка студентов, покорно склонивших головы к книгам. В этот момент ей абсолютно наплевать на все, она не заметила бы их, даже если те глупо ухмылялись бы или осыпали ее насмешками.
Она улыбается. Как же здорово, когда тебе все равно, что о тебе могут думать чужаки, как же это раскрепощает.
Беа ставит на стул сначала одну ногу, обутую в сапог, потом другую. Нет, еще недостаточно высоко, так что она поднимается на стол. Теперь можно беспрепятственно обозревать свое королевство. Беа медленно поворачивается, глядя по сторонам, и любуется каждым стеллажом, книгой, столом и читателем. Отсюда ей видно все, даже стол, за которым сидит библиотекарь, уставившись в свой компьютер и хмуря брови.
Как приятно возвышаться над всеми, видеть то, что недоступно другим, чувствовать себя хозяйкой всего того, что находится вокруг, ощущать единство тела и духа. Ее небольшой рост всегда казался Беа недостатком, принижал ее. Ей было противно оттого, что часто приходится задирать голову, чтобы посмотреть на кого-то, оттого, как легко другим толкать ее в толпе, как будто она какой-то долбаный ребенок. Теперь же нет всех этих неудобств. Она высока, сильна, смертоносна.
Беа просыпается в поту. Она несколько раз моргает, отгоняя образы из сна, отгораживаясь от него. Прежде девушка никогда не засыпала над книгой. Беа думает о своей mama. Мысль о том, что она, возможно, тоже сходит с ума, заливает ее сознание такой же чернотой, как воображаемая краска, въевшаяся в ее вены во сне. Это самый главный страх – утраты рассудка она боится еще больше, чем смерти.
Все еще продолжая дрожать, Беа оглядывает библиотеку в поисках своего пухлого навязчивого ухажера, внезапно пожелав увидеть его бородатое успокаивающее лицо, но она здесь одна, больше вокруг нет ни одного студента.
После каждой убитой им сестры Гримм у Лео оставался шрам: после каждой девушки – в виде полумесяца, после каждой матери – в виде звезды. Они покрывают его лопатки, всю его спину – целое созвездие шрамов. Обычно Лео даже не вспоминает про них, но в последнее время его мысли почему-то возвращаются к отметинам все чаще. Возможно, потому что они также возвращаются и к ней.
Не так давно парень начал представлять себе, как они окажутся рядом без одежды. Если это действительно произойдет, то как он сможет объяснить все свои шрамы? Она ведь обязательно спросит. Все женщины, с которыми он спал, задавали ему этот вопрос, кроме тех случаев, когда они были пьяны и многого не замечали. Вряд ли Голди относится к тем, кто готов напиться и связаться с кем-то на одну ночь. Он, конечно, не может быть в этом полностью уверен, но окажись она такой, он бы очень удивился. В девушке чувствуется странная смесь из света и тьмы, невинности и искушенности.
Насчет своих шрамов он, разумеется, солгал бы. Ведь не может же Лео сказать: «Я получил их на поле боя, каждый из них остался со мной после последнего вздоха той, кого я убил. Кого я убиваю? О, это просто – твоих сестер, их матерей, тетушек, кузин… За некоторыми из девушек, теми, чья кровь нечиста, я охочусь просто ради забавы, из спортивного интереса, дабы не потерять сноровку и быть готовым к схватке с теми, с кем я должен драться в ту ночь, когда им исполняется восемнадцать лет. Убью ли я тебя? О, да, если смогу. Боюсь, у меня просто не будет выбора, дорогая».
Определенно, это неподходящая тема для беседы.
По идее, он, вероятно, не сможет ей солгать, точнее, она непременно поймет, если он скажет неправду. Ее способности наверняка выходят далеко за рамки простого умения отличать правду от лжи, но с полной уверенностью охотник не может это утверждать. Эти способности слишком долго оставались нереализованными, незадействованными.
И, хоть она и является его врагом, Лео испытывает легкое сожаление оттого, что Голди пребывает в неведении. Она как фейерверк, к которому так и не поднесли огонь, как цветок, который так и не расцвел, как ребенок, так и не появившийся на свет. Он чувствует желание рассказать ей все, просветить, раскрыть ее потенциал. Стать первым, кто увидит сверкающий фейерверк, распустившийся цветок, появление младенца на свет. Помимо воли Лео хочется сказать: «Ты сестра Гримм, не имеющая себе равных, самая сильная из всех, кого я видел. Ты стала бы феноменальной, непобедимой, если бы смогла узнать правду».