— Мессер Лунардо, — наконец произнёс он. — Славное имя, — улыбка появилась на его бледных губах. — Мой соперник на выборах дожа в 1585 году! Он очень помогал мне последние годы. Проведитор Арсенала, наблюдатель за строительством нового моста Риальто, крепости Пальманова. Спаситель отечества, исполнитель и организатор мира с Великим турком в 1573 году. Впрочем, ты знаешь, многие в то время посчитали, что наш сепаратный выход из войны — это предательство наших союзников — испанцев и Папы римского. Да ещё и отказ от Кипра, который, впрочем, мы тогда уже потеряли. Но зато этот мир обеспечивает нам мирное процветание вот уже более двадцати лет. И время показало правильность тогдашнего решения. Ты выбрал его потому, что он твёрдый сторонник нейтралитета?
— Отчасти и поэтому.
Чиконья помолчал.
— Но почему он? Что может мессер Лунардо? — спросил он наконец с сомнением. — Он сейчас в Падуе, в университете. Он даже на заседаниях Прегади[53] редко бывает. И он не член Совета Десяти...
Канцлер заговорил не сразу. Когда заговорил, то постарался быть убедительным.
— Именно это я и учитывал, когда назвал его имя. Нам нужен человек не из Совета Десяти. Человек свободный в выводах, умный и проницательный. Информированный. Равный по всем своим качествам любому из членов Совета. Но не связанный с Советом и Сенатом никакими обязательствами. Такой человек смог бы сделать для нас заключение о сложившейся ситуации — почему, на его взгляд, мы скатываемся к войне, в чём возможная причина. Но без излишней огласки...
— Ты хочешь сказать, Агостино, что ему можно поручить...
— Да. И даже расследование, если это потребуется.
— Без опеки со стороны Совета? — продолжал сомневаться дож. — Но если мы создадим комиссию, даже если она будет тайной, Совет всё равно будет контролировать деятельность такой комиссии и влиять на её решения. А Сенатская комиссия — это вообще пустой звук. Ни одна комиссия Синьории никогда не была самостоятельной.
Оттовион усмехнулся, протестующе покачал головой.
— Ваше Высочество, я вовсе не предлагаю вам создавать какую-то комиссию. О расследовании, которое проведёт для нас мессер Лунардо, будут знать только трое: он, вы, Светлейший дож Венеции, и я, её Великий Канцлер. Это будет частное расследование.
— То есть даже Совет Десяти ничего об этом не будет знать?! А... но... — слова застряли в горле дожа. Он долго переваривал услышанное. Потом тихо, ибо у него пропал голос, прошептал: — И ты собираешься снабдить его секретными сведениями из правительства?
Канцлер улыбнулся.
— Я не знаю таких секретов нашего правительства, которые бы не стали вскоре известны на площади Святого Марка.
— Вы шутите, синьор Канцлер!
— Ничуть!
— Но ведь если кто-то об этом узнает, то нас обвинят в заговоре, а значит, в государственной измене! — последние слова старик произнёс с нескрываемым ужасом.
— Если мы друг другу доверяем, кто обвинит нас в заговоре и измене? Кто вообще об этом узнает?
— Но ты ведь говоришь, что он должен что-то расследовать!
— Он будет размышлять и анализировать.
Канцлер впился взглядом в глаза дожа, ибо и так был опасно откровенен. Он ждал. Он не боялся, что Чиконья, человек богобоязненный и благородный, выдаст его или проговорится. Также не вызывала споров и кандидатура Лунардо, ибо тот по благородству и сдержанности не уступал самому Чиконье. Больше всего Канцлер сейчас боялся, что у старика не хватит духу на такую дерзость по отношению к государству и его установлениям. Как у него, Агостино Оттовиона, у самого не хватило духу в одиночку тайно обратиться к Лунардо.
— Святая Дева! — прошептал наконец дож, воздев глаза к потолку. — Если ищейкам Совета станет такое известно, даже о нашем разговоре, то я разделю судьбу Фальера[54]! — Он всплеснул руками. — Это в моей-то старости! Господи, пощади меня!
— Разве у нас есть выход? — тихо спросил Канцлер. — Если мы хотим узнать правду, разве у нас есть другой выход?
Глава 6
Албанец чувствовал, что сходит с ума. Они ему не верили! Он хотел все рассказать, он написал письмо в Совет Десяти. Но к нему заходили только тюремщики. Раз в сутки. Благодаря этому он мог считать дни своего заключения. Он пытался с тюремщиками заговорить, но они пятились от него, как от чумного. Он сидел, а большей частью лежал на каменном столе, покрытом досками, уже потеряв счёт времени, в полном мраке. Он сам себе устраивал допросы, задавая вопросы от имени тех, кому хотел все рассказать. И сам же на них отвечал, пространно пересказывая самому себе своё письмо. Ему казалось, они не откликнулись, потому что он написал слишком мало и коротко. Тогда он стал наговаривать на себя, на несуществующих и существующих товарищей, украшая свой рассказ красочными деталями.
53
Прегади (венец, «приглашенные») — историческое название венецианского Сената. В ранние годы Республики приглашенных объезжали по домам и вызывали на заседания особые курьеры.
54
Марино Фальер, дож с 11.09.1354 по 17.04.1355, был низложен и обезглавлен. Единственный из дожей, казненный за государственную измену. Это вместо его портрета в зале Большого Совета висит черная ткань с надписью: «На этом месте было имя Марино Фальера, обезглавленного за совершенные преступления».