Елена стояла потупившись. Вдруг, сама не сознавая, что делает, она бросилась перед Сафие на колени и пала ниц.
— Отпустите меня, милосердная валиде! — простонала Елена. Её стон больше походил на скулёж. — Отпустите меня в Маниссу! Последний раз... На могилу сына!
Валиде замерла, не сразу осознав смысл просьбы, а когда поняла, резко выпрямилась на софе.
— Ты с ума сошла! — воскликнула она сердито. — Что с тобой?
— Отпустите хотя бы на один день! Я больше здесь не могу! Мне надо увидеть могилу!
— Да ты безумна, женщина!
— Отпустите! — Елена схватила ногу султанши. Из её огромных глаз закапали слёзы. — Я хочу побыть у могилы сына!
Сафие выдернула ногу, девушка-невольница испуганно отпрянула.
Сафие вскочила, раздражение исказило её красивые черты. Гречанка продолжала скулить, умоляя её. Казалось, она примется кататься по полу.
— Нет! Ты безумна! Встань! — Сафие топнула ногой. — Да встань же ты, наконец!
Елена подняла на неё глаза, полные слёз. Валиде глядела с презрением и злобой. Отвернулась. Ей не нравилась эта женщина. Нет, она не питала к ней никаких дурных чувств, она вообще толком не знала её. Ей даже было жаль её, перенёсшую горе утраты.
Но всё-таки ей была не по душе эта угрюмая и худая гречанка, третья жена её сына. Всегда мрачная, замкнутая, неулыбчивая, смотрящая исподлобья. И такая женщина, хоть и по праву, жила в этом прекрасном дворце, среди благоухающих садов, в самой уважаемой части гарема! Среди законных жён — матерей принцев и принцесс! И получала годовой оклад, полагающийся матери принца, в три тысячи дукатов! Но ведь она уже не мать принца! Сообщают, что и ведёт она себя, как помешанная. И если так будет продолжаться и женщина не сумеет справиться со своим горем, то её следует удалить отсюда.
Сафие была не злой по природе, но годы в гареме среди интриг и обид, непрерывная борьба с соперницами и завистницами за благосклонность султана и будущее своих детей закалили её. Она насмотрелась всякого. И участвовала во многом. И в тайных утоплениях ослушниц, и в удушении младенцев, и в наказании непокорных.
Став валиде, она старалась быть справедливой матерью и правительницей для всех женщин гарема. Она резко нагнулась, взяла женщину за подбородок и сильно сжала его, вглядываясь в полные слёз глаза. Острые ногти впились в кожу гречанки, причиняя боль. Но та продолжала смотреть молящим и требовательным взглядом. Это совсем вывело албанку из себя.
— Посмотри на себя, — она оттолкнула Елену. — Посмотри, на что ты стала похожа! Ты сохнешь, как старое дерево! Если так пойдёт дальше, то превратишься в каргу! Повелитель изгонит тебя из дворца! Мужчины сторонятся скорбящих и горюющих женщин.
Взяв себя в руки, Сафие снова села на софу, откинулась, сказала повелительно:
— Если не возьмёшься за себя, я тебе обещаю поездку не в Маниссу, а в Дом плача. Там сейчас много таких, плачут по умершим принцам. Вот поход туда я тебе точно обещаю! А теперь прочь с моих глаз!
Глава 13
По воле Провидения благочестивый дож Паскуале Чиконья скончался под Рождество, прожив 84 года. Его правление продолжалось десять лет, было мирным и полным созидания. Это он построил новый каменный мост Риальто, он возвёл на границах с Габсбургами во Фриули звездообразную крепость Пальманова.
На следующий после его смерти день Дворец дожей окружила самая надёжная охрана — арсеналотти, мастера и подмастерья Арсенала, как делалось всегда, когда в величественном зале дворца, украшенном картинами Тинторетто и Веронезе, собирался Большой Совет — две тысячи венецианских патрициев, управлявших Республикой. После того как были выдворены все посторонние и двери огромного зала были тщательно заперты, великий Канцлер Оттовион торжественно объявил о кончине дожа, и Совет, почтив память замечательного патриция, всю свою жизнь отдавшего на благо Республики, приступил к неотложным делам, связанным с избранием нового дожа Венеции.
Тем временем тело Чиконьи, одетое в золотую мантию, с короной на голове, с золотыми шпорами на туфлях было выставлено в одной из комнат дворца на столе, покрытом коврами, с двумя большими горящими свечами у изголовья.
У гроба дежурила почётная гвардия из патрициев в красных тогах.
В день похорон площадь Сан Марко окружили двойным оцеплением далматинских солдат. В траурной ритуальной процессии из тысяч и тысяч людей все магистраты заняли места в соответствии с важностью их постов. Родственники, Синьория в полном составе, великий Канцлер, патриарх, папский нунций, прокураторы, послы, шефы Совета Десяти, мудрецы советов, адвокаты, цензоры, сенаторы и множество патрициев. За ними тянулись сотни монахов, слуги в траурных одеяниях, коменданты и щитоносцы с факелами, надзиратели тюрем, секретари, молодые канцеляристы. Все были одеты в чёрное с накинутыми на головы капюшонами и казались посланцами Коцита[82]. Над бесконечной процессией возвышались деревянные статуи святых, множество шестов и фонарей с зажжёнными длинными свечами. Некоторые свечи были такими большими, что казались брёвнами. В неясном рассветном сумраке двигалось море огней.