Выбрать главу

Положение в 11-й армии было такое: 30-й армейский корпус генерала фон Зальмута и 49-й горный корпус генерала Кюблера вели бои в направлении Мелитополь — Запорожье, а корпус Ганзена развертывался в районе Перекопского перешейка, с тем чтобы, получив соответствующее снабжение, двинуться на прорыв перекопских укреплений, ворваться в Крым и с ходу взять Севастополь.

Такая задача стояла перед 11-й армией к моменту прибытия нового командующего.

Уже на склоне лет, после отсидки в английской тюрьме (он сидел там как военный преступник), генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн будет подробно, но не убедительно объяснять сложность задач, возложенных на его армию. Будет доказывать своим читателям, сколько сил пришлось ему употребить на то, чтобы убедить фельдмаршала фон Рунштедта (командующего группой армий «Юг»), что вторгаться в Крым одним корпусом безрассудно: корпус нужен лишь для занятия Крыма, а кто будет штурмовать Севастополь?

По крайней мере, еще один корпус, лучше всего горный корпус Кюблера, должен участвовать в решении этой задачи. Причем он всерьез напишет в своей книге: «…надо было попытаться стремительным броском моторизованных сил после прорыва через перешейки взять с ходу крепость Севастополь».

Генерал Манштейн был убежден в том, что он не ошибается в своих расчетах, до сих пор, по крайней мере, везде было так, как он планировал.

С божьей помощью и здесь так будет. Он знает, как рвать укрепления противника: артиллерия и авиация разрушат любую стену, любой равелин. А потом пойдут танки! Пойдут железным потоком по двум направлениям: в сторону Керчи и к Севастополю. Русские хотя и упорны, храбры, но им не устоять перед артиллерией, танками и авиацией. На этот счет он имеет опыт. Да! А за взятие крепости, да еще такой, как Севастополь, ему обеспечен маршальский жезл.

Дороги, дороги…

Да так и было: через три дня после размещения штаба генерал-полковника фон Манштейна в Аскания-Нова, в имении, принадлежавшем до революции немцу-помещику Фальцфейну, началось наступление на Крым.

Хотя серьезных укреплений на Перекопском перешейке не было, фон Манштейн не изменил своей тактике: впереди шести полков первой линии после длительной артиллерийской подготовки и бомбардировки с воздуха в атаку пошли 50 танков. Если учесть, что перешеек узкий, то таран был сверхмощным.

На следующий день Перекоп пал. Развивая успех, 54-й корпус Ганзена оттеснил наши войска от Турецкого вала и овладел Армянском.

Решительными и смелыми контратаками войска генерала П. И. Батова на следующий день вышибли немцев из Армянска. Но, к сожалению, удержать город не смогли и отошли на Ишуньские позиции, где и завязались тяжелые, оборонительные бои почти на целый месяц. Обе стороны несли большие потери.

Бои на перешейке ощутимы были и в Севастополе, куда стекался поток раненых. Встречный поток лился и из Севастополя к Перекопу: машины со снарядами, продовольствием, оружием, обмундированием, медикаментами и пополнением.

По этой-то загруженной до предела дороге я и отправился четырнадцатого октября в Симферополь, там ждал самолет на Москву — кончилось мое полуторамесячное пребывание на действующем флоте.

Ночная езда без фар, да еще по крымским дорогам, — бег в мешке; мы очень долго добирались до аэродрома, по пути не раз вздыхали с облегчением, когда наша машина почти на расстоянии лезвия бритвенного ножа разъезжалась со встречными.

Не скрою, раза два наша (я ехал с корреспондентом флотской газеты) жизнь серьезно испытывалась на прочность.

Аэродром в Симферополе был пуст все его службы уже эвакуировались, но здесь была хорошая взлетная дорожка, поэтому «Дуглас» и сел. Вылет на рассвете. Пассажиры: военные летчики, следовавшие в Куйбышев за «новой техникой»; корпусный комиссар Игнатьев, начальник Управления ВМУЗов Военно-Морского Флота СССР; английский коммодор — специалист по электротралам, некоторое время находившийся на Черноморском флоте и теперь возвращавшийся в Москву; полковой комиссар, жена армейского генерала с ребенком и я.

Еще находясь в воздухе, я в уме разрабатывал «сценарий» первых часов жизни в столице: зайду в отдел, представлюсь начальству, доложу о выполнении задания, затем испрошу разрешения сходить в офицерскую столовую на Николо-Песковский — я был голоден до такого состояния, что ни о чем другом думать не мог. Конечно, в столовую я мечтал пойти не в одиночестве, а с кем-нибудь из отдела. Мне виделся уютный столик под белой скатертью, хороший обед, вино и я, рассказывающий об осажденной Одессе и Севастополе. Мои блокноты переполнены записями, а память впечатлениями. Уже на лестнице я заметил, что в нашем особнячке на Гоголевском бульваре происходит что-то непонятное, а когда вошел в коридор второго этажа, то увидел в задымленных комнатах суетившихся работников отдела. Я обратился к заместителю начальника с вопросом, что у нас происходит. Он жадно сделал большую, в полпапиросы, затяжку и, выпустив целое облако дыма, не без удивления поглядел на меня и ответил:

— А то!.. Немец фронт под Москвой прорвал!.. Пониме?..

Ночь на ногах, в клубах табачного дыма и книжной пыли, без глотка свежего воздуха, родила усталость и безразличие.

Заместитель начальника поборол наконец стеснительность и позвонил «наверх», о чем-то поговорил и собрал нас. Мы можем, объявил он, съездить домой и взять самое необходимое из личных вещей.

За Крестьянскую заставу в Дубровский поселок мне надо было ехать двумя трамваями, чуть ли не через весь город.

Сидя у окошка, я смотрел на город и пытался составить впечатление о том, что он чувствует, какое у него настроение. О том, что над столицей нависла смертельная угроза, в печати говорилось прямо и откровенно, москвичи знали, если… А впрочем, что гадать — смотри на улицы, раз нельзя вылезти из трамвая и потолкаться основательно всюду, где собираются люди.

В магазинах в Дубровском поселке и в универмаге на Крестьянской заставе я немного потолкался. Здесь чувствовалось, что Москва возбуждена, не встревожена, а именно возбуждена, как пчелиный рой, люди хотят сражаться с врагом. Таких большинство. А те, кто не хочет этого, — молчит. Паники нет, но кое-кто складывает в чемоданы и заплечные мешки бессчетно покупаемые шоколад, соль, спички, консервы, сушеные фрукты, чай, сахар, печенье, муку, водку.

Наш начальник, бригадный комиссар Даниил Осипович Корниенко (на рукавах широкая золотая полоса с красной опушкой), появился с загадочным выражением на лице, спросил, все ли на месте, ушел в свой кабинет, снял трубку внутреннего телефона, с кем-то переговорил, затем вышел к нам и сказал, что у нас есть часа полтора-два, мы можем кого-нибудь из своей среды послать на Садовую, в магазин Военфлотторга, и купить все необходимое, да побольше, чтобы на всех примерно дня на три-четыре хватило.

По Садовому кольцу от Смоленской площади тянулся длинный крестьянский обоз. На подводах женщины и дети. Рядом с подводами шагали мужики. В середине обоза понуро вышагивали сильно сдавшие коровы.

Напротив магазина обоз остановился. Спрашиваю, откуда. Мужчина с заросшим лицом поднял усталые глаза и глухо ответил:

— С-под Кубинки.

— Неужели немцы там?

Он молча махнул рукой.

— Не угостишь ли покурить, товарищ моряк?

Закурили. После первой затяжки колхозник проговорил:

— Дома побросали, добра сколько уничтожили!.. Прихватили самое малое и бегим… А куда?.. Сказали, на Рязань надо держать. А тама что?

Обоз тронулся. Когда он был уже у Кудриики, из Девятинского переулка вышел отряд ополченцев. Шли лихо, и на лицах можно было прочесть: «Мы готовы хоть сейчас в бой. А если надо умереть за родину, умрем!»

Я впервые увидел в Москве ополченцев. Среди них: профессора, актеры, бухгалтеры, парикмахеры, официанты, музыканты, литераторы и рабочие. В Москве многим мужчинам хотелось «ополчиться» и сразу же на врага!