Сняли фуражки, перекрестились три раза...
- На-а-кройсь!
Потом еще две-три обычных, но необычно отозвавшихся у всех в сердцах команды, и люди пошли во взводной колонне из укрепления в поле.
Все старались идти отнюдь не так, как их учили ходить в мирное время, звонко отбивая шаг, а как можно легче и неслышней ступая, но часовые, лежавшие в секрете впереди неприятельских ложементов, заметили темную движущуюся на них массу. Это были английские ложементы; можно было надеяться, что часовые там спят, однако вышло иначе. Один за другим раздались три гулких выстрела... Потом сигнальная ракета взвилась и рассыпалась красными огоньками в небе, за ней другая... И вот по всей линии противника началась оживленная пальба.
Панфилов, который стоял с Гротгусом, выжидая, как пойдет вылазка, сказал недовольно:
- Вот видите, как иногда бывает!.. Неудача! Завидели, проклятые... Не дали нашим и пятидесяти шагов отойти.
- И что же придется им сделать в таком случае? - обеспокоился Гротгус.
- Что?.. Просто надобно отозвать их назад, чтобы не перебили напрасно, - вот и все, что придется сделать.
И Панфилов действительно послал к Бирюлеву вдогонку ординарца унтер-офицера, правда не с приказом, а только с разрешением вернуться.
Ординарец добежал запыхавшись. Бирюлев остановил роту. Выслушал посланца адмирала. Понял, что от него теперь зависело, вести ли людей вперед, или назад. И стало как-то неловко поворачивать их обратно, командовать <налево кругом>. Однако он знал, конечно, и то, что многих из них стережет уже там, впереди, смерть или увечье, поэтому он обратился вполголоса к передним:
- Назад или вперед идти, братцы?
- Вперед! - тут же ответил ему Кошка.
- Вот Кошка говорит, что лучше вперед, а вы как?
- Ночью все кошки серые! - отозвался весело Елисеев, а кто-то дальше, из рядов пехоты, подхватил:
- Все мы - кошки!
И потом пошло по рядам, как общий выдох:
- Все - кошки!
- Ну, раз все - кошки, значит, вперед! Так и передай его превосходительству, - обратился Бирюлев к ординарцу.
Как раз в это время и снег пошел гуще и пальба затихла, только трубили в рожки горнисты в траншеях да кричали часовые.
- Вперед, ма-арш! - скомандовал Бирюлев.
Идти нужно было в сторону - не к англичанам, а к французам, которые гораздо энергичнее англичан придвигались к четвертому бастиону и вели к нему мины с явной целью его взорвать.
Рота Бирюлева шла уверенно и с подъемом, тем более что не было пока в ней никаких потерь, несмотря на пальбу.
Обогнули острый холмик, прозванный Сахарной головою; недалеко уж должны были, по расчетам бывалых в вылазках матросов, начаться французские ложементы на взгорье, однако оттрубили горнисты, откричали часовые, настала какая-то подозрительная насторожившаяся тишина...
Но вот в тишине этой вдруг раздался резкий и громкий окрик:
- Qui vive?*
_______________
* Кто идет? (фр.)
Задние взводы замедлили было шаг, но передние быстро шли вперед за Бирюлевым, подтянулись и задние.
- Qui vive?
Рота шла.
- Qui vive? - встревоженно громко.
- Russes!* - крикнул Бирюлев, и тут же вслед за этим: - Ура-а!
_______________
* Русские! (фр.)
И кинулись со штыками наперевес на ложементы.
VII
Enfants perdus, сидевшие в ложементах, успели дать только один залп, торопливый, нестройный, от которого упало только трое охотцев. Их проворно с рук на руки передали в тыл на носилки, присланные Панфиловым с бастиона. Сквозь крутившийся снег было видно, как зуавы бежали, пригибаясь к земле, в траншеи.
Едва они добежали, оттуда поднялась пальба.
Нельзя было терять ни секунды. Бирюлев только крикнул: <Рабочие, сюда!> - только махнул рукою на ложементы саперному унтер-офицеру, а сам, почему-то, непроизвольно стараясь не касаться на бегу земли каблуками, побежал руководить боем дальше, к траншее, куда, опередив его, подбегали уже матросы и солдаты.
Он думал именно этими словами: <руководить боем>, хотя и знал уже по опыту, что, чуть только начнется свалка в траншее, руководить ею никак нельзя.
А свалка в траншее уже началась: одиночные выстрелы, крики на двух языках, хрипы, стоны, лязг железа о железо, треск, гул - и через три-четыре минуты кто из зуавов не успел своевременно выбраться из траншеи и бежать выше, в другую такую же, был заколот.
Но зуавы были ловкие и крепкие люди и яростно защищали свою жизнь и свой окоп. Только трое захвачены были здесь в плен: один раненый офицер и два солдата. Зато одним из первых погиб так жаждавший боевых подвигов юноша с девичьими глазами - прапорщик Семенский. Некрупный телом и тонкий, он был буквально поднят на штыки и брошен на вал окопа. Волынцы вынесли было его на линию отбитых окопов, где старательно и споро перебрасывали с места на место почти белую от известковых камней гулкую землю рабочие, но он недолго лежал тут живым. Рабочие сняли с ложементов и оттащили к сторонке восемнадцать тел заколотых зуавов; девятнадцатым невдалеке от них лег бывший прапорщик Семенский...
Лунный свет ярок только вблизи, - вдали же он причудлив. Он способен очеловечить все кусты и все крупные камни кругом, особенно тогда, когда ошеломлен мозг внезапностью чужого нападения и своей оплошностью или неудачей.
Горнисты трубили тревогу, ракеты взвивались и лопались где-то в глубине французских позиций, точно напала на них не одна рота, а по крайней мере дивизия. Конечно, к передовым траншеям теперь спешили уже резервы.
Но пока подтягивались эти резервы, вторая траншея начала такую частую стрельбу, что поручик Токарев обеспокоенно подскочил к Бирюлеву:
- Прикажете унять их, Николай Алексеич? Несем потери!
- Ура-а! - крикнул во весь голос вместо ответа Бирюлев.
И тут же общее дружное <ура> и такой же страшный для сидящих в окопе стремительный дробный стук бегущих по твердой земле нескольких сотен ног, и казалось, что через минуту-другую все будет кончено здесь, как и в первом окопе; но раздался пушечный выстрел, и картечь повалила сразу человек десять.
Остановить атаку, впрочем, не мог этот выстрел, - слишком яростен был разбег, - и другого выстрела не пришлось уже сделать артиллеристам: их смяли. Но свалка в этой траншее была ожесточеннее, чем в первой. Тут оказалось больше защитников, может быть успели подойти из других траншей, однако очистили и эту траншею; человек около двадцати отправили отсюда своих раненых в тыл, к носилкам, а с ними вместе еще двух подбитых французских офицеров и пятерых солдат.
Бирюлев замешкался было при отправке раненых, но Шевченко, все время державшийся вблизи его, дернул его за рукав шинели:
- Ваше благородие, глядите сюда, то не обходят ли нас французы?
Бирюлев поглядел вправо - действительно тянулась вниз какая-то плотная масса.
- Барабанщик! Где барабанщик? Бей отбой! - закричал он.
Ударил барабанщик, затрубил горнист... Рота спешно строилась во взводную колонну для отступления, и тут, на ходу, подобрался к Бирюлеву Рыбаков, чтобы сказать:
- Ваше благородие, Кошку ранили, а он сглупа сказываться раненым не хочет...
- Кошка ранен? - Это показалось почти сверхъестественным. - Где же он? Лежит?
- Идет, да ведь и кровь из него хлещет... Кровью изойти может.
- Чем ранен? Пулей?
- Штыком...
А тем временем траншея, только что очищенная, вновь, видимо, наполнилась набежавшими из тыла зуавами, и запели оттуда пули. Но отстреливаться было уже некогда, беспокоило то, что могут напасть на рабочих.
Миновали первую траншею. Стало яснее видно, что французов, затеявших обход, немного - не больше ста человек.
- А ну, братцы, наляжь! - крикнул Бирюлев. - Мы их в плен захватим!
Однако там заиграл трубач, и французы быстро повернули в сторону и исчезли: гнаться за ними совсем не входило в задачу вылазки. Главное, было перестроить ложементы. Работа же эта шла полным ходом.
- Кошка? Где Кошка? - вспомнил Бирюлев.
- Есть, ваше благородие! - отозвался Кошка.
- Ты что, ранен?
- Пустяка - запекается, - недовольно ответил Кошка.
- Куда же ранен?