- Так вот к чему привело мое попустительство, - горько вздохнула она, сжав ладони. - Завтра же, соберу капитул и приму ту суровую епитимью, которую он сочтет нужным наложить на меня. А через старосту Фому Большого и Эдварда Трактирщика попрошу прощения у всех добрых людей деревни и, особенно, у Пига. К тому же, я обсужу, с этими почтенными людьми вопрос о том, чтобы не выдавать больше Пигу денег, а снабжать его всем необходимым за счет монастыря: одеждой, обувью и пищей, которую он станет получать, ежедневно приходя в обитель. Кроме этого, он будет постоянно у нас на глазах. Ты согласна с этим решением, сестра?
- Да, - поклонилась Ника.
- И, все же, не слишком ли жестоко ты поступила с юношами? Не спорю, они заслуживают сурового наказания за то, что обирали несчастного слабоумного, пользуясь его доверчивостью, заставляя грабить монахинь, чтобы после прокутить гроши своих добрых соседей на какой-то заброшенной мельнице. Но...
- Речь идет об их будущем, будущем мужчин, решивших, что в мире правит жестокость и обман, твердо проговорила Ника. - Раз так, они должны были узнать эту жестокость и по отношению к себе. Святой Асклепий недаром учил, что страдание и скорбь тела, лучшие учителя души. А боль сделает этот урок для них запоминающимся. Вот, подтверждение моих слов, - Ника положила на стол нож, который выдернула из ствола дуба, засевшего там от неудачного броска Джона. - Вы можете вернуть его Фоме Большому, если он признает его.
Мать Петра с опаской взглянула на нож и перевела взгляд на Нику.
- Иногда я не в силах понять, дочь моя, кого вижу перед собой: девицу благородного происхождения, получившую блестящее образование, или решительного воина?
Ника сама была не прочь получить ответ на этот вопрос, но была слишком утомлена, чтобы раздумывать над этим. Ей еще предстояло провести, от силы час, в скриптории.
- Сегодня я освобождаю тебя от посещения скриптория, - проговорила мать Петра, словно почувствовав ее муку и не желание идти туда, но к удивлению настоятельницы, Ника покачала головой:
- Вседержитель, да пошлет на вас свою благодать, матушка, но мне бы хотелось прийти в скрепторий затемно.
У матери Петры вытянулось лицо:
- Сегодня для меня день искушений, - произнесла она с горьким раскаянием, - и теперь я наказана за свое лукавство. Утром я погорячилась, вменив тебе обязательное посещение скриптория этим вечером, вовсе не желая, чтобы ты шла туда. Дело в том, милая, что никто из сестер, когда либо посещавших это уединенное место, ни разу не видели сестру Режину, по той простой причине, что она никогда не выходит к ним. Потому, я была в смятении, узнав, что она, зачем-то, сидит вместе с тобой. С этого часа я снимаю с тебя это послушание.
Воля Ники дрогнула при словах настоятельницы о том, что сестра Режина ведет себя не обычно по отношению к ней и она обрадовалась снятию тяжкого послушания, и тому, что может больше не появляться в скриптории. Ей, лучше, всю седьмицу простоять на деревенской площади с кружкой для подаяния, терпя выходки Пига, чем пять минут находиться в обществе Режины. Но тут вверх взял ее характер: если сестра Режина ведет себя так, лишь по отношению к ней, Нике, значит с этим надо разобраться и "додавить" проблему до конца.
- Не сочтите это строптивостью и непослушанием, матушка, но я уже так утвердилась в решимости пойти туда, что мне теперь трудно отказаться от этого наказания. Благословите же меня на него, - склонила перед ней голову Ника.
Какое-то время настоятельница молча перебирала четки и видимо не найдя веского повода по которому можно было бы отговорить Нику, нехотя произнесла:
- Я благословляю тебя идти в скрепторий, в надежде, что сестра Режина останется верна своей привычке и на покажется сегодня. Но было бы лучше, если бы ты пошла туда с двумя сестрами.
- Стоит ли подвергать их подобному испытанию?
Вздохнув, настоятельница сдалась.
- Я буду молиться за тебя, милая.
Ника шла к скрипторию через монастырский двор, минуя трапезную и больничный корпус, думая, что с ее стороны глупо было не расспросить настоятельницу об этой Режине. Но она терпеть не могла выспрашивать и узнавать о ком-то стороной. Хотя о ней Нике было уже известно, что она была не в чести у сестер, ее терпели и держали из-за того, что она была способна распознавать магию в любых ее проявлениях. Клонящееся к закату солнце еще посылало последние лучи, окрашенные траурно малиновым цветом, словно не вынеся тяжести давящегося на него, темной синевой неба. Алела в солнечных лучах кирпичная кладка стены скриптория, а дубовая дверь уже тонула в сумраке глубокого проема. Ника не сразу взялась за медное кольцо, а постояв немного, собираясь с духом, зачем-то перекрестилась и потянула дверь на себя. Скрипторий встретил ее привычным запахом слежавшейся бумаги, закатным багряным отсветом окон и темной неподвижной фигурой, стоящей посреди зала. Ника, сжав ладони в широких рукавах рясы, шагнула к ней. Позади, сама собой, захлопнулась дверь.