Мать Петра не стала возражать и выполнила ее просьбу. Ника, которой надоело день деньской валяться без толку, начала подниматься и, по мере сил, помогать сестре Терезе полной отдышливой женщине, ухаживать за больными, выполняя ее несложные поручения. Особенно бесил зловредный старик, которому Ника уступила свою кровать. Он, только что не издевался над кроткой, безответной сестрой Терезией: то вопил благим матом, едва она прикасалась к нему и гнал от себя громкой бранью, то поминутно звал ее, будя и тревожа больных. Сестра Терезия вынуждена была бросать все, чтобы его утихомирить и в, конце концов, выяснялось, что ему всего-то и нужно было поправить подушку или дать воды, которую ему только что подносила в ковшике Ника. Присмотревшись к гадкому старику и поняв, что он просто глумиться и дурит, Ника, улучив момент, когда поблизости не было ни кого из сестер, пообещала ему, что если он не перестанет донимать всех своими воплями и дергать, отвлекая Терезию по пустякам, она сдерет с его ран повязки, но сперва подождет, пока они как следует присохнут к ней. После этого старик притих, а потом и вовсе покинул обитель.
Когда Ника, по мнению сестер, достаточно окрепла для того, чтобы гулять без присмотра, и ей разрешили выходить из лазарета, первое, что она сделала, это осмотрела монастырь святого Асклепия, чьим украшением был высокий белокаменный храм, построенный в честь этого святого и о чьей жизни и милосердии рассказывали рельефы и фрески, украшавшие его. Островерхая башня храма, возносясь над монастырской оградой, считалась самым высоким сооружением в здешней округе и была заметна с трех дорог, что вели к монастырю. Внутри храма господствовал мраморный алтарь со старинной потемневшей книгой, лежащей на нем. Каждая служба начиналась с того, что ее благоговейно открывали и прочитывали несколько страниц. На алтарь падал свет от большого оконного витража, освещавший залу торжественным светом, неважно сияло ли солнце или стоял пасмурный день.
По стенам, на равном расстоянии друг от друга, высились статуи святого Асклепия, изображавших его то безбородым юнцом изучающим, какой-то цветок, то зрелым и мудрым старцем. От одной статуи к другой тянулись скамейки над которыми шла широкая галерея, ведущая к балкону для певчих.
Перед храмом находились монастырские кельи, а чуть поодаль от них лазарет, прачечная, кухня и трапезная. За трапезной был разбит сад и огород. За храмом же, раскинулось, укрытое в тени вековых деревьев, кладбище с растрескавшимися от времени каменными надгробиями. По другую сторону храма размещались гостиница и странноприимный дом. Монастырский двор был всегда чисто выметен и Ника каждое утро просыпалась под мерный шорох метлы сестры привратницы, тщательно исполнявшей, возложенную на нее обязанность.
Нике нравилось бродить по тихому тенистому кладбищу, где под вековыми буками и вязами белели, над заросшими травой могильными холмиками, надгробия. На некоторых из них висели венки из свежих цветов. Там царило полное уединение и особая тишина. Оттуда она выходила в сад где, под яблоневыми деревьями, виднелась крытая соломой крыша летнего домика в одно окошко с рассохшейся ставней, по самую крышу заросший плющом. Возле домика был и колодец, сложенный из речных валунов. Каждый день, как только выдавалась свободная минутка, здесь, над ровно разбитыми грядками, трудилась сестра Терезия. Сад заканчивался небольшим цветником, через который проходила дорожка к пруду, чьи чистые воды отражали, сплошь покрытую плющом, высокую монастырскую стену.
Ника полюбила бывать на службах, как на утренних так и на вечерних, конечно не из-за самих служб, хотя они были незамысловаты и понятны даже ей, а из-за слаженного пения монастырского хора. Ей хотелось понять, как без всякого музыкального сопровождения можно было так вдохновенно, слаженно петь, не будоража чувств, не взвинчивая нервы, а успокаивая и умиротворяя. Видимо то, что она не пропускала ни одной службы, не осталось не замеченным. Как-то, после вечерней к ней подошла настоятельница. Отозвав ее в сторону и присев на скамью, она похлопала по ней, приглашая Нику присоединиться к ней. Но прежде чем начать разговор, мать Петра, помолчала, перебирая четки.
- Насколько глубока твоя вера? - вдруг спросила она.
- Что? - не поняла Ника.
- Я хочу знать, веришь ли ты и насколько глубоко. И надеюсь получить искренний ответ.
- Но... я не знаю, - развела руками Ника. Она никогда не задумывалась над этим.