Сама хозяйка лачуги уже давно спала при остывающем очаге, завернувшись в меховую полость. Ника добиралась до своей лежанки, бессмысленно глядя на, оставленный для нее Терезией, поджаренный хлеб и повидло и едва закрывшись шкурой, тут же проваливалась в сон, в котором сестра Изабелла недовольно выговаривала ей о том, что ее голос не достигает нужной чистоты и наверное уже никогда его не достигнет и, что сестра привратница, с ее вечно простуженным голосом, споет лучше, чем она, Ника.
До празднеств оставалось три дня. В саду монахини сгребали листья. В бочке с дождевой водой плавали яблоки.
Положение дел в монастыре было таково, что сестра Изабелла распустила свой маленький хор, сказав, что теперь они соберутся на утренней праздничной службе. В обитель начали прибывать гости, так что, потребовалось все напряжение небольшой общины сестер. Нужно было разместить и знатных паломников и нищих пилигримов, прошедших нелегкий долгий путь, крестьян из дальних деревень и горожан из близлежащих городов. Монастырь уже не вмещал все прибывающих, а потому сосед обители, деревня Окуневая заводь, привычно начала принимать их у себя. Ника слышала, что не только деревенская гостиница, трактир и каждый дом в деревне были переполнены постояльцами, но и сеновалы и конюшни в каждом дворе.
Больница тоже была переполнена, непонятно каким образом, добравшимися до монастыря убогими калеками с невероятными увечьями и нищими, покрытыми страшными язвами, и неизлечимо больными. Все они, мужественно, тратя последние жизненные силы, преодолевали трудности пути, чтобы попасть на праздник Асклепия, надеясь на то, что святой, как всегда, явит в эти дни чудеса исцеления и, может быть, крохи этих чудес перепадут и на них. А, что подобные чудеса случались, Нике много и охотно рассказывали сестры в длинные ночные дежурства в госпитальном корпусе.
Накануне вечером сестра Терезия не разрешила ей оставаться лазарете, отправив от постели умирающей, ослабевшей старухи, что пришла в монастырь три часа назад, настаивая на том, что Нике необходимо отдохнуть, хотя, если уж кто и нуждался в отдыхе, так это сама Терезия. В звенящих от пения сверчков, сумерках, Ника прошла мимо трапезной, наблюдая в ее освещенном оконце, как снует по кухне сестра Бети. Время ужина миновало давным-давно, но в трапезной горели свечи и за длинными столами сидели паломники, которых обносили немудреными кушаньями монахини.
Ника остановилась. Неприкрытые ставнями, окна трапезной, выглядывая из-под низко нависшей над ними соломенной крыши, светились уютом. Ника стояла и смотрела из темноты на этот, по-домашнему теплый островок человеческого участия и заботы, не думая ни о чем. От усталости в голове гудело. Она не знала, сколько простояла, вот так: час или несколько минут. Но, очнувшись и представив себе, как вернется сейчас в пустую темную хижину с холодным очагом, быстро приняла решение и направилась к скрипторию. Зачем, не понятно. У нее ведь даже не хватит сил, вникнуть в такую простую вещь, как сказка о курочке Рябе. Зато там, за каменными стенами было сухо и тепло. А пергамент пухлого фолианта удобнее и желаннее, отсыревшей жесткой подушки с колючей, прелой соломой. Режину она тоже не побеспокоит: той целую седьмицу не было в монастыре.
Крыльцо скриптория тускло освещал фонарь. Взяв его, Ника толкнула дверь и вошла в темную, тихую залу. Светя себе фонарем, она дошла до своего стола, и пристроив фонарь на нем, выбила кресалом искру. Когда на фитиле светильника, занялся огонек, разгораясь все сильнее, набираясь сил, Ника вынесла фонарь на крыльцо, повесив его обратно на толстый гвоздь в нише. От резкого порыва ветра, пахнущего дождем, фонарь со скрежетом закачался, пламя в нем заметалось и Ника поспешила захлопнуть дверь. При прыгающем огоньке светильника, Ника отыскала в книжном шкафу самый толстый, пахнущий пылью и мышами, фолиант, положила его на пюпитр, устроилась на скамье, отстегнула его застежки и раскрыв, легла на его разворот головой, спрятав руки под туникой. Пригревшись, она заснула, но боль в задеревеневшей, от неудобного положения, шее и плечах заставила ее очнуться. С трудом и, кажется, со скрипом повернувшись в другую сторону, она начала было, опять устраиваться поудобнее, чтобы заснуть, когда в свете догорающего светильника, различила, сидящую, в кабинете напротив, неподвижную фигуру.
- Четр! Режина! Давно ты здесь?
- Да, - прошелестело в ответ.
- Но... почему не разбудила меня?
Молчание.
- Я сейчас уйду, - засобиралась Ника, захлопывая книгу и застегивая ее обложку. - Знаешь, я тоже рада видеть тебя.