Франсуа Фой, укладчик кирпичей,
Шарль Леклерк, плотник,
Поль Жозеф Сюалем, наемный инженер,
Жульом Белин, изготовитель замков, и два его помощника,
Жан Нуасе де Сан-Менж, ваятель из мрамора,
Этьен Соваж, литейщик,
Жан Ломбар, ювелир по золоту и драгоценным камням, и его помощник,
Жан Фари, садовник.
Мы не знаем, какой именно проект Леблона оказал на царя столь благоприятное впечатление, но немедленно по прибытии Леблон возглавил канцелярию строительства, через которую проходили все планы и оценки, и приступил к созданию подробной общей схемы перепланировки молодого города. Черновые чертежи 1716 — 1717 годов сохранились до наших дней. Город должно было окружить овальное кольцо укреплений, заключив в себя большую часть Васильевского острова, небольшую часть Петроградской стороны и ту часть набережной Невы, где находится Адмиралтейство. Центр этого овала — напоминающую наконечник стрелы часть Васильевского острова — должны были занять большие открытые площади, нарезанные на квадраты, подобно шахматной доске, параллельными и пересекающимися каналами, достаточно широкими, чтобы по ним могли пройти корабли. Здесь также должны были расположиться царский дворец и сады. Районы для рабочих должны были находиться по краям города, а больницы, кладбища и монастыри — снаружи от укреплений.
Но в Петербурге было создано уже слишком многое, чтобы все переделывать заново. Как сказал Рео, Петербург уже не «пустая доска». Кроме того, своей безжалостной систематизацией Леблон заслужил опасную для него враждебность Меншикова, поскольку именно ему Петр отдал большую часть Васильевского острова и планы Леблона серьезно угрожали только что построенному дворцу Меншикова и парку. Поскольку в отсутствие Петра руководство брал на себя Меншиков, он активно противодействовал схеме Леблона тем, что рыл слишком узкие каналы, которые не годились для судоходства, — и тут же заполнял их водой.
Предвзятое отношение Меншикова к Леблону скоро приняло более личные и мелочные формы. Когда в 1717 году Петр был за границей, Меншиков написал ему, что Леблон срезал деревья в Летнем саду, которыми, как Меншиков знал, царь очень гордился и даже сам сажал там деревья. В этом обвинении правда была смешана с ложью — Леблон обрезал деревья, но только чересчур длинные ветки, которые загораживали вид.
Петр вернулся назад в страшной ярости, и судьба распорядилась так, что первым, кого он встретил, был именно Леблон. Петр немедленно нанес ему свирепый удар тростью. Расстроенный не столько самим ударом, сколько публичным оскорблением, Леблон слег с сильной лихорадкой. Петр тем временем увидел, что было сделано с деревьями в Летнем саду, и послал Леблону свои извинения. Узнав, что Леблон болен, Петр приказал предоставить ему все удобства. Вскоре после этого он встретился с Меншиковым на лестнице и сердито сказал ему, что главный архитектор заболел. Схватив Меншикова за воротник, Петр ударил своего фаворита головой об стену, произнеся: «Ты один, мошенник, причина его болезни!» Данный инцидент был улажен в характерном для Петра духе.
Таким образом, мы видим, что на пути проекта Леблона по преобразованию нового города на Балтике стояли как естественные причины — более ранняя застройка, — так и чисто человеческие факторы.
В результате амбициозный план Леблона так и не был воплощен в жизнь. Город продолжал развиваться по направлению к Адмиралтейству. Тем не менее именно Леблону Петербург обязан наиболее запоминающимися и грандиозными особенностями планировки — именно Леблон прорезал два больших «проспекта», которые отходят от Адмиралтейства, — Невский длиной в две и три четверти мили и Вознесенский (сейчас Майорова). Между ними была проложена Сороковая улица (позднее улица Дзержинского). Невский был построен полностью из камня группой шведских пленных, которых обязали также каждую субботу чистить проспект. Леблон определил форму города на следующие пятьдесят лет. Прямота улиц и пересечение их под прямым углом пришли из пересмотренного плана Леблона. Именно Леблон первым всерьез поднял вопрос о мощении дорог, многие из которых представляют собой грязевые ванны и по сей день. До 1723 года не предпринималось никаких мер по освещению улиц, и даже впоследствии перед домами с большими интервалами было повешено всего несколько фонарей. Улицы еще не имели названий. «Если кто-то спросит про дом другого, — писал один из иностранных послов в 1720 году, — ему дают направление, описывая место или упоминая людей, живущих поблизости, пока оба не обнаружат общего знакомого, — после чего можно направляться туда, чтобы получить дальнейшие указания».