Потом Пушкина отозвал Федор Глинка. Вездесущий полковник в «Зеленой лампе» не только участвовал, но частенько председательствовал. Он предостерег Пушкина: как адъютант и доверенное лицо петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича он имел доступ к полицейской переписке.
– На тебя доносы! В Петербург приехал из Малороссии некий Василий Назарович Каразин – человек лет пятидесяти, деятельный, весьма кляузный. В театре он видел, как из рук в руки передают твои Ноэли, твою Оду на Вольность – и прочее, и прочее…
Пушкин пожал плечами.
– Что же я должен делать?
– Быть осторожен…
– Я не старик! – резко возразил Пушкин.
И все направились в соседний зал, к пиршественному столу. Какое же общество в России могло обойтись без застолья?
VIII
В эти часы работы никто и никогда не видел его… Он являлся к своим друзьям полный нетерпеливой жажды жизни – веселый, говорливый, суетный, обидчивый, вспыльчивый… Или появлялся в гостиных – мрачный, раздраженный, скучающий, тоскливый…
Сейчас он был самим собой…
…Забвенных струн касаюсь я…
Звон этих слов заполнил комнату, оттесняя, заглушая все прочие звуки. Он вслушивался в слова: …Коснулся я забвенных струн…
Это прозвучало мягче. Сердце тревожно забилось. …Коснусь я вновь забвенных струн…
Сердце билось, сладостная тревога, счастье заполнили душу.
…Решусь: влюбленный говорун, Касаюсь вновь ленивых струн…
IX
Он пришел в знакомый дом, бывшее убежище «Арзамаса», и Николай Тургенев бросился ему навстречу.
– Благодарю, благодарю, – восторженно говорил он, даже заикаясь от волнения. – Я думал, на петербургском шлагбауме нужно начертать Дантовы слова: «Оставь надежду навсегда…» Но есть, есть… есть надежда! И эту надежду нам дали вы!..
Уже всех обошли слова Александра, сказанные генералу Васильчикову о стихотворении «Деревня»: «Поблагодарите Пушкина за добрые чувства, которые внушают его стихи».
Как было не восхищаться, не радоваться Николаю Тургеневу! Ведь именно его мысли выразил Пушкин: рабство уничтожится царской властью, просвещение приведет к гражданским свободам!..
– Значит, государь вспомнил о былых своих обещаниях! – восклицал он. – Значит, государь готов отменить крепостное право!..
И, усадив Пушкина рядом с собой, принялся читать ему записку «Нечто о крепостном состоянии в России». Эту записку он через того же генерала Василь-чикова представит царю.
И на сходках у Никиты Муравьева, в тесном кольце офицеров, он читал теперь, помимо Ноэлей, свою Деревню. И снова слышались восклицания:
– Ну, братец, знаешь…
– Ну и молодец ты, братец!..
Кюхельбекер прибежал к нему домой. Он был возбужден.
– О тебе говорят всюду! Но заговорил о себе:
– Я пишу критику: «Взгляд на текущую словесность». Скажи, скажи, ты согласен, что не все метры присущи нашей поэзии? Ну, а размер, который Ломоносов заимствовал у немцев – со стопами и рифмами? Ну, а подражание древним? Но скажи, скажи: ты, конечно, согласен со мной, что нельзя все это смешивать?
И снова вернулся к Пушкину:
– О тебе все, все говорят!..
Да, в потоке слухов, омывавших Петербург, все громче и громче слышалось имя сына Сергея Львовича и Надежды Осиповны…
Имя Пушкина и милостивый отзыв императора повторялись в салонах, в гвардейских казармах, в Комитете министров у Большой Миллионной, в Государственной канцелярии у Красного моста, в Комиссии составления законов на Литейном, в Главном штате против Зимнего дворца, в сенате на Петровской площади и в здании Коллегии иностранных дел, где он числился переводчиком, чиновником десятого класса…
Благоприятный отзыв Александра о Пушкине дошел и до директора Особенной канцелярии министерства внутренних дел – тайного советника Фон-Фока.
Теперь он был в затруднении. Ему предстояло вызвать Александра Сергеевича Пушкина к себе в канцелярию, для объяснения по доносам и жалобам. После слияния министерства полиции с министерством внутренних дел Особенная канцелярия приняла дела, составленные обер-полицеймейстером Горголи…
Но Фон-Фок был светский человек. Семью Пушкина он знал давно. Благосклонный отзыв императора решал для него вопрос…
И когда чиновник особых поручений, посланный за Пушкиным, вошел с докладом, Фон-Фок осведомился:
– Семья не слишком встревожена?..
Чиновник тонко понял вопрос и желание начальника. По правде говоря, даже он, видавший виды, был ошарашен истерическими выкриками почтенного Сергея Львовича Пушкина, который с непокрытой головой сбежал по лестнице на улицу, где его сына сажали в старые, с облезлой кожей, казенные дрожки.
Поэтому чиновник сказал неопределенно:
– Как обычно-с…
– Хорошо. Вы привезли его?
– Так точно-с…
– Ведите.
И Пушкина, бледного и растерянного, ввели в обширный кабинет директора Особенной канцелярии, с массивным столом, массивным бюро, тяжелыми стульями и большим, в тяжелой раме, портретом императора на стене.
Плотный человек с крупной головой, с решительными чертами лица, твердым подбородком и зачесанными дыбом рыжеватыми волосами, одетый в темно-зеленый вицмундир с обильным золотым шитьем и золотыми гербовыми пуговицами, сидел за столом. По милостивому распоряжению гуманного Александра была упразднена грозная Тайная канцелярия. Но и в Особенной канцелярии с каждым могли сделать все что угодно…
– Садитесь, – любезно сказал Фон-Фок. – Ну вот, милостивый государь, и довелось вам познакомиться с нами… Не совсем приятно, не правда ли, хе-хе…
Но в голосе его не было строгости.
– Как поживает ваш батюшка, почтенный Сергей Львович?..
И он заговорил – о чем? Разумеется, о стихах, вызвавших милостивый отзыв государя. И высказал дельные мысли. Заговорил – и обнаружил весьма обширную образованность.
Молодой человек быстро пришел в себя и обрел другой вид – скованность его исчезла, и на зарумянившемся лице заиграла улыбка.
Проницательные, быстрые глаза Фон-Фока то и дело взглядывали на Пушкина.
– Однако же ваши проказы вот к чему привели. – Он указал на папку, лежавшую на столе перед ним. – Знаю, знаю, – вернулся он к любезному тону. – Сам был молод и знаю пору щекотливой юности, когда малейшее осуждение глянца сапог, фабра усов, статей коня сразу же бросает руку на пистолет… Не так ли, хе-хе… Но мы поставлены на стражу общественного порядка, согласитесь с этим? Следим за внутренней безопасностью, так сказать, наблюдаем за лицами, нарушающими общественное спокойствие… Да, да, есть такие лица! Они заняты зловредными разглашениями, возмутительными воззваниями, вредными сочинениями… Есть, есть такие лица!..
Но Фон-Фок был неприятно поражен неожиданными возражениями молодого человека.
– Однако мы живем не в старые времена? – говорил Пушкин. – Согласитесь, что в наше время за год происходит столько же, сколько раньше – за столетие. И нельзя жить по старинке, – это все понимают, и понятно, умы народов обратились к важной действительности – не так ли?
– Вот как? – Фон-Фок нахмурился, разглядывая молодого поэта.
А Пушкин продолжал рассуждать: в Испании, в Италии, в Германии…
Фон-Фок резко прервал его:
– Все эти буршеншафты и тугенбуды, карбонарии и иллюминаты – это огромный и кошмарный заговор!..