Однако знакомство с подлинными Документами того времени заставляет усомниться в столь однозначной оценке «праведного возмездия» и упрощенном образе «жадного западного соседа-бандита». Вот, например, цитата из донесения фельдмаршала Бориса Шереметева, посланного Петру летом 1703 г., как раз в тот момент, когда его полки вышли на берега Невы и Финского залива: «…русские мужики к нам неприятны, многое число беглых из Новгорода, и с Валдая, и ото Пскова, и добрее они к шведам, нежели к нам…» Подобное свидетельство совершенно не вяжется с привычным стереотипом освободительной войны.
А между тем разгадка этого ребуса весьма проста. Швеция никогда не знала ужасов крепостного права. И хотя жизнь в ту эпоху для большинства людей во всем мире, мягко говоря, не являлась медом, возвращаться из чужого, но все-таки относительно свободного европейского бытия, в пусть и свое родное, но совершенно бесправное азиатское рабство добровольно мало кто желал. Поэтому на отвоеванных землях русскую армию и не встречали хлебом-солью, несмотря на то, что там, кроме отдельных беглых мужиков, было много целых деревень с потомками тех русских семей, которые попали под власть Стокгольма еще в 1617 г., когда по условиям Столбовского мирного договора недавно избранный царь Михаил Романов вынужденно уступил эти территории шведскому королю Густаву II Адольфу.
По той же причине отечественная историография обходит молчанием и обычно горячо ею любимую тему партизанской борьбы. Хотя народная война с редкостным ожесточением бушевала в районах прилегающих к Финскому заливу около 10 лет. Здесь российских историков смущает тот факт, что земля под ногами горела не у королевских, а у царских солдат. Вот как, например, в докладе Петру I в 1708 г. описывал обстановку генерал-адмирал Федор Апраксин, командовавший всеми морскими и сухопутными силами в восточной Прибалтике: «…пребезмерное нам чинят разорение, а неприятелю чинят, как могут, вспоможение провиантом и лошадьми. И ходят по лесам, близ дорог, побивают до смерти драгун и казаков, которые ко мне от конницы и от меня к ним с письмами посылаются. И зело опасаюся, дабы у нас оная чухна не пресекла вовсе коммуникации нашей отовсюду…»
«Чухной» повстанцы названы Апраксиным потому, что основу их отрядов составляли представители финно-угорских племен, являвшихся коренным населением этих территорий. Но и русских жителей на спорных землях, по данным шведских архивов, в конце XVII — начале XVIII вв. тоже было достаточно много — более четверти от общего числа населения. И они также вносили вклад в оборону своего края. О чем свидетельствуют не только письма Апраксина и Шереметева. Достаточно вспомнить, что гарнизоны шведских крепостей Ниеншанц и Выборг во время их осады армией Петра I возглавляли бывшие русские дворяне Опалев и Аминов.
Сопротивление царскими войсками подавлялось самыми жестокими способами. Деревни полностью выжигались. Пойманные партизаны поголовно уничтожались. Причем преимущественно зверскими методами. Однако окончательно с ними удалось справиться только после Полтавской битвы, когда шведы перешли к глухой стратегической обороне и всю Прибалтику бесчисленной массой заполнили московские полки.
Кстати, раз уж речь зашла о коренном населении невской дельты и прилегающих к ней районов, то нельзя не заметить, что данная территория никоим образом не подходит под определение «исконно-русская земля», поскольку финно-угорские племена поселились здесь гораздо раньше славян. И до начала XVIII столетия ижорцы, карелы, финны, водь, чудь и вепсы составляли основу местного населения. Для них по большому счету и шведы, и русские являлись лишь обыкновенными колонизаторами (но, разумеется, различались по степени жесткости приносимых государственных систем). Только в период бескомпромиссных сражений Северной войны 1700—1721 гг., когда численность аборигенов резко уменьшилась, сюда из центральных областей России, согласно царским указам, переселили десятки тысяч этнических русских. Это обстоятельство и послужило главной причиной быстрого изменения демографической ситуации. А до той поры за возможность превратить район будущего Петербурга в свою доходную колонию шла тысячелетняя непрекращающаяся борьба. Сначала между норманскими конунгами и ярлами, затем между новгородцами, шведами, датчанами и ливонскими немцами. Потом место новгородцев заняли московские цари. Все это время сам предмет раздора оставался диким, почти не затронутым цивилизацией краем.