Кахым с видом полного отчаяния поворачивал коня то вправо, то влево.
— Задавит вас мой скакун, сестрички!
— Если жалеешь, торопись с подарками, зятек!
Он вручил им кожаный кошель с деньгами и тронул коня, девушки расступились, но тотчас появились молодухи, раскинули поперек улицы цепь и шире, и плотнее.
— Мы давние подружки твоей Сафии! Путь тебе к ней заказан.
— А где же мне ночевать? — схватился за голову Кахым.
— Брачную ночь проведешь в клети Батыргарея.
— Где клеть Батыргарея?
— Отсюда не видать! — смеялись проказницы, продолжая игру.
— Укажите клеть Батыргарея.
— Ты же озябнешь в пустой клети! — заливались хохотом насмешницы. — Найди свою Сафию, и будешь молодец из молодцов, а не найдешь, позор тебе, недотепа!
— Зря лясы с нами точишь, новобрачный! Ищи скорее, иначе ее разбойники украдут!
Кахым спрыгнул с седла и, ведя коня в поводу, пошел из дома в дом, с крыльца на крыльцо, спрашивал униженно, где же спрятана его Сафия, но хозяева отмалчивались, и он давал им подарки.
А молодухи сопровождали его, осыпая упреками:
— Не трясись над рублем, зятек!
— Твоя женушка — сокровище, а тебе жаль подарков нам, ее закадычным и верным подругам! Срам!
— Сокровище? Да я ее еще не видел.
— И-и-их, бесстыдник, он нам не верит! Говорим же, что Сафия — красавица.
— И добрая, разумная!..
Карманы опустели, и пришлось Кахыму доставать из седельной сумы тяжелые серебряные монеты. Лишь после этого подружки Сафии смилостивились и довели до дома, где в самом потаенном углу двора, в сарайчике, спряталась Сафия.
Едва Кахым появился, она взвизгнула, выскочила из убежища и помчалась быстрее степной серны, закрывая на бегу платком лицо, а он припустил за нею. Подружки стояли у ворот и вопили на разные голоса, хлопали в ладоши, смеялись, подзадоривали и Кахыма, и ее, обреченную на закланье ярочку. Долго гонял он ее по двору, и наконец Сафия обессилела, зашаталась, вот-вот рухнет, тут-то удалец и принял ее в могучие объятия, и этим закрепил свои права на нее, и все свидетели убедились, что Сафия принадлежит ему, но лица своего она ему еще не открыла, и он не пытался поднять платок.
Кахым взял Сафию за руку и повел в дом ее отца Бурангул-агая. У ворот столпились женщины, и две, самые почтенные, натянули перед ними отрез белого ситца:
— Порвите завесу!
Кахым и Сафия с треском разорвали пелену и вошли в дом, а там первым их встретил старший брат Сафии Кахарман.
— Здравствуй, зятек!
Кахым низко поклонился и сказал:
— Здравствуй, кайнага[26]!
Фатима, жена Кахармана, подошла к ним и заявила:
— В доме тестя вам оставаться нельзя. Сейчас я отведу вас в предназначенное молодым помещение.
И увела в клеть соседа Батыргарея, где было уготовано им убежище.
Оставшись наедине, Кахым и Сафия вдруг застеснялись друг друга, забились в углы и притихли, но наконец молодой муж осмелился и потребовал:
— Сними платок!
— Нельзя! — И Сафия отсела подальше, к двери.
— Почему?
— Калым не выплачен.
— Мне-то что, калым — дело отца, — вспыхнул Кахым, — сними платок!
— Грех!
— Я же видел тебя весною, и не однажды.
— Тогда я была в доме отца.
Властно Кахым сорвал с нее платок, и Сафия покраснела до слез и дивно похорошела, молодожен залюбовался ею, но тотчас, напустив на себя строгий вид, приказал:
— Сними сапоги!
Сафия безмолвно подчинилась, стащила с вытянутых Кахыма ног фасонистые сапожки, размотала, встряхнула и повесила на веревку портянки.
— Обними меня! — он хотел приказать так же властно, но голос дрогнул, и он произнес робко: — Обними меня, я твой муж!
— Калым не выплачен, задарма, по обычаю, нельзя обнять.
— Понятно! — буркнул Кахым, помянул про себя недобрым словом нелепый обычай, вынул из кармана пригоршню серебряных рублей и протянул Сафие, а она аккуратно сложила монеты на лавке и, потупившись и краснея еще жарче от стыда, обняла его мягкими, нежными руками…
Утром он ушел дворами к себе на квартиру, а Сафия осталась в доме отца, и так продолжалось неделю — вечером Кахым крался в клеть, а на рассвете удалялся, но Ильмурза наконец-то управился, сполна уплатил калым, и молодожен представился тестю и теще впервые уже мужем их дочери и попросил у них позволения увезти жену к себе домой. Тесть и теща, тоже по обычаю, усердно отговаривали зятя:
— Да зачем торопиться? Подожди до зимы, до первопутка.
— Как же я расстанусь со своей ненаглядной! — всплакнула теща, но тоже по обычаю.