Скалдер садится. В комнате снова тишина.
— Правильные слова, — произносит кто-то. — Дураки мы были.
— Все точно ослепли. Собирались одолеть правительство и войска.
— Освободители… — издевается Дзерве. — Землю им делить… Если я усадьбу свою потом нажил…
— Ты-то, положим, ее от отца унаследовал. Пьешь и пропить не можешь.
— А что — разве я не свое пропиваю? Разве я прошу у кого-нибудь помощи? Кому какое дело?
— Землю делить! Хорошую землю вы бы и не увидели. Себе выделили бы лучшую, а другим — болота и перелоги.
— Тебе? Дубиной по башке, вот что ты получил бы.
— Все из одной миски и одной ложкой. Сегодня ты носишь пиджак, завтра я. Все поровну. Я, к примеру, встаю в четыре утра, ты — в девять, но плата нам одна. Ты работаешь, а я в корчме сижу, а миска со щами чтоб у каждого была на столе… Равенство, братство…
— И свобода… Ха-ха-ха!..
— Если у тебя жена помоложе и покрасивее, то я беру ее себе!
— Поровну, все поровну! И жен тоже пополам. О детях пусть печется, кто хочет…
— Ха-ха-ха!
— Сумасшедший дом… Настоящий сумасшедший дом!
Ян Робежниек, прошептав что-то Подниеку, встает.
— Цсс! Учитель будет говорить. Дайте учителю сказать!
Ян одной рукой опирается на стол, другую отводит за спину. Клетчатый шейный платок распахнут, из-под него виднеется чистый воротничок и галстук в зеленую полоску.
— Уважаемые господа! — начинает он спокойно, без ораторских претензий, постепенно повышая голос и поднимая голову выше. — Уважаемые господа! Я вполне согласен с предыдущим оратором, господином Скалдером. Все мы безусловно виноваты в том, что нам пришлось недавно пережить, одним в большей, другим в меньшей мере. Действительно, все мы были недовольны и ждали от социалистов больших дел. И не только вы, простые труженики, но и мы, интеллигенты, которые обязаны были глубже видеть и вести за собой других. Все мы были слепы, ждали чудес. Не понимали, что развитие экономической и общественной жизни происходит по своим строгим внутренним законам. И никто не в состоянии изменить их, как не в силах ускорить вращение Земли вокруг своей оси. Не поняли и того, что у народа есть свои, укоренившиеся веками взгляды и идеалы, свой привычный трудовой уклад, свой быт, который невозможно в один день разрушить и отбросить… — В руке у Яна маленькая бумажка. Он в нее заглядывает. — Да. А главное, позабыли ту историческую истину, что грубая сила, насилие неизбежно порождают новое насилие. Силой невозможно ни сломать, ни преобразовать мир. Внешняя революция — не что иное, как дикость и разрушение. Мы должны идти по пути внутренней, индивидуальной революции.[25] Мы должны стать лучше, развить в душе своей стремление к свободе, справедливости и красоте. Когда человек сам освободится от своих пороков — корыстолюбия, жестокосердия и себялюбия, — тогда и только тогда жизнь наша может стать свободной и прекрасной. После тяжелых испытаний нам пора теперь вступить на новый путь — индивидуальной революции. Тогда и вся культура нашего народа станет прекрасней и богаче. Мирным трудом, выполнением своего долга мы со временем достигнем того, чем соблазняли нас социалисты, желая использовать нас, как стадо баранов, в своих утопических, преступных целях. Пусть они отвечают за кровь, которая пролита здесь, за все несчастья, обрушившиеся на наш народ.
— Этот говорит совсем как пастор, — шепчет Микелис Андрею.
— Голова… — роняет тот равнодушно, закуривая новую папиросу.
— Язык здорово привешен, — говорит Граузис. — Глядите-ка, теперь и он хороший.
Барон пожимает Яну руку.
— Я не предполагал, что вы, Робежниек, тоже…
Ян, улыбаясь, кланяется.
— Вы меня слишком мало знаете, господин барон.
Барон тоже хочет сказать несколько слов.
Он беседовал с князем. В лесах обоих имений будет устроена облава на лесных братьев. В Озолской волости надежных людей немного. Поэтому здешние должны прийти на помощь. Записаться можно у волостного старшины. На этот день всем будет выдано оружие. И еще был разговор с князем. Он, барон, считает, что в каждой волости нужны группы самозащиты. Но князь возражает. Надо, чтобы сход обратился с просьбой. Пусть в имение поедут самые уважаемые хозяева. Пастор тоже обещал похлопотать.
25