— Почему… Почему ты так поздно?.. — наконец выдавливает из себя Ян.
Вопрос настолько глуп, что Мейер, несмотря на все свои несчастья, не в силах сдержать улыбки. Нет нужды отвечать.
— Лучше подумайте, куда меня поместить, — раздраженно говорит он.
Мария все еще дрожит и кутается в шаль, хотя в комнате натоплено.
— Значит, ты хочешь у нас… Но как же мама одна… Она ведь и так измучилась.
— Ты воображаешь, что у мамы меня надолго оставили бы в покое?
— А у нас? Думаешь, не станут искать? Завтра, а может быть, даже этой ночью придут.
— У нас… Мы, конечно, рады — об этом и говорить нечего! Но где мы тебя спрячем? У нас, поверь, нет ни одного укромного угла.
— Глупости говоришь! — сердито перебивает ее Ян. Все время он прислушивается к чему-то. — Да разве они не найдут и в самом укромном месте? С будущей недели начнутся занятия. От учеников ничего не скроешь. У нас ведь так: если мне сегодня принесут котенка, завтра об этом будет знать вся волость.
— Может быть, мы его в хлеву устроим или в старой баньке за оврагом… Там нелегко найти. Но теперь холода — ты будешь мерзнуть, — жалостливо лепечет Мария.
— Кроме того… — Голос Яна звучит настойчивей. — Кроме того — я сам революционер. Я всегда был на стороне народа…
Он решает выказать свою непреклонность до конца. Но не успевает. Мейер грубо обрывает его:
— Ты не революционер и не контрреволюционер. Ты рифмоплет, ни то ни се. На стороне народа! Да ты всегда дрожал за свою шкуру. Только за нее. Все твои словеса ерунда. Трус ты и притворщик. У любой крестьянской бабы больше смелости, чем у тебя.
С каждым словом Мейер все больше распаляется. В неудержимом гневе мечется по комнате, со злостью размазывает грязные следы на полу.
— Я тебя из навоза вытащил. Кем бы ты был без меня? Что здесь твое? Книжная полка, которой ты так гордишься? Кресло, на котором вы мне присесть и отдохнуть не даете? Рубашка на тебе и та на мои деньги куплена. Вот какой благодарности дождался я от вас. Мерзавцы… — Он идет к двери.
Ян теряется. Оставить его он боится. И отпустить так тоже непристойно, бесчеловечно. В голове у него все перепуталось, он никак не сообразит, что ж ему делать. Нет, так отпускать нельзя. Нельзя!
Он нагоняет тестя и хватает его за рукав.
— Оставайся, погрейся… Подумаем вместе, как поступить. Мария, вели согреть чай!
Мейер брезгливо отдергивает руку.
— Пейте свой чай сами…
Он с такой силой захлопывает дверь, что весь дом содрогается.
Зимняя стужа вновь принимает его в свои неласковые объятия. Мороз пробирает до костей, и его сильно знобит.
Перед ним открытое поле, ветер вздымает снежные вихри. Ни дороги, ни канавы, ни куста — ничего не видать. Кругом черная, непроглядная ночь. Куда деваться?.. Мейер застегивает легкий пиджачок, поднимает воротник, засовывает руки в карманы и грузными шагами уходит в ночь. Волость он знает как свои пять пальцев и не заблудится. Идет в Личи, к старому Робежниеку.
5
Усадьба Гайлены стала центром событий всей волости и даже округи. Сначала новый председатель исполнительного комитета уходил в волостное правление или в «дом общества»[12], но теперь и выйти из дому нельзя. Не успеет утром проснуться, как его уже дожидаются. Приходят члены комитета на заседания или так поговорить, получить совет. Приходит всякий народ из своей волости и издалека.
Одних общих лозунгов недостаточно, чтобы сбросить старый и создать новый строй. У крестьян странные и притом самые разнообразные стремления. Многое они понимают превратно, а многого совсем не понимают. Центральное руководство не в силах сосредоточить все в своих руках, дать точные указания на каждый случай. В деревнях возникают самостоятельные центры, которые стремятся объединить распыленные силы и организовать малосознательную массу. Гайлену никак одному не справиться. Зельма по возможности помогает отцу. А Мартынь Робежниек если и спит иногда, то только в Гайленах. Время от времени появляется Толстяк с каким-нибудь товарищем. Ежедневно из дзильнской корчмы приходит с новостями Вирснис.
Еще только светает, а в доме Гайлена уже полно народу. Некоторые здесь ночевали. Сонные, измученные, они, кряхтя, одеваются. Гайлен наскоро набрасывает пиджак. Не успевает начать разговор с одним, как вокруг уже толпятся, вмешиваются, оспаривают, дают советы. Гайлен охрип, и, хотя в комнате прохладно, он то и дело вытирает пот с лица.
Дверь в соседнюю комнатку открыта. Мартынь только что вернулся. Сидя за столом в пальто и шляпе, он жадно отхлебывает из стакана горячий чай. Зельма стоит рядом и, нервно барабаня по столу пальцами, разговаривает с Вирснисом и Лиепинем. Вид у них усталый и раздраженный. Безусловно сказались бессонные ночи, вечная суета, нескончаемые тревожные слухи.
12
Там имелись зрительный зал, библиотека, читались лекции, устраивались собрания членов обществ. Эти дома в народе просто назывались «домами общества» и являлись своего рода домами культуры или клубами.