Она говорила с ним о его дочери как со сторонним человеком, которому можно мимоходом пожаловаться на семейные трудности.
В спальне, собирая вещи в дорогу, он обратил внимание на стопку счетов с телефонной станции, лежащую на тумбочке. Двенадцать извещений. Самое первое месячной давности. Каждый разговор по десять-пятнадцать минут. И все с Ленинградом.
Он заглянул в комнату к Алене. Свернувшись калачиком, она крепко спала. Коротка стала Алене кроватка. Все собирались купить новую, решили с Ольгой, что в этом году купят непременно…
На нежной коже Аленкиной щеки проступила щепотка рыжих крапинок. Весна… А мать так хотела, чтобы он в этом году привез к ней внучку погостить на Студянку…
На полке над кроватью белели ракушки, которые Алена собирает. Под каждой на этикетке аккуратная подпись: как называется, откуда привезена. «Пожалуй, теперь долго не будет пополняться коллекция», — грустно усмехнулся Антонов.
Пора было ехать на вокзал.
Переодевшись и взяв чемодан, он сказал насторожившейся теще:
— Всего доброго, Кира Игнатьевна! У меня отпуск, и я еду к маме. Скажите Ольге, если захочет, пускай напишет туда.
Теща поспешно обратила к нему морщинистое личико, скороговоркой заверила:
— Обязательно напишет! Обязательно!
И в этой ее уверенности, в тоне, каким эти слова были сказаны, Антонов почувствовал: теща уже знала, ч т о именно напишет ему Ольга.
Утром была опушенная молодой листвой Кинешма и вольный волжский ветер на переправе, переполненный рейсовый автобус, в котором где-то под сиденьями клохтали куры. Автобус с африканской неторопливостью ковылял по ухабам старинной дороги на Галич, потом был знакомый верстовой столб с цифрой 24 на поржавевшем указателе, возле которого его высадили. Он вошел в лес, где над головой нависают бронзовые лапы старых, уже не пахучих сосен, а под ногами в глубокой тракторной колее блестят хранящие еще зимний холод бурые лужи.
А вот и Студянка! Как всегда, он присел на несколько минут на берегу на знакомый дубовый пень, который неизбывно торчит здесь, наверное, лет сто и не сгнивает. Мать говорила, еще отец на нем сиживал.
Возле упавшей в воду коряги чистая зеленоватая гладь воды морщилась бурунчиком, как случайным грубым надрезом. Река несла белые шарики цветочного пуха.
Неужели и вправду в конечном счете добирается Студянка до самого океана? Великая, оказывается, путешественница его Студянка!
Мать он увидел недалеко от дома на дороге. Она несла ведро с водой. Антонов тихонечко догнал ее и, незаметно протянув руку, взялся за дужку ведра. Мать спокойно к нему обернулась, даже бровью не повела, буднично спросила, будто он отлучался ненадолго:
— Ты?
Взглянула на сына снизу вверх и вдруг залюбовалась, засветилась глазами: статный, молодой, с нездешним загаром на лице.
— Приехал?
— Приехал, мама! На весь отпуск к тебе, на два месяца.
Она удовлетворенно кивнула. Их общение никогда не было многословным.
— Один?
— Один.
В складках ее аскетического лица проступила печаль.
Они шли рядом по мягкой, влажной от недавнего дождя деревенской дороге — он, высокий, крепкий, ощущающий в себе силы, она ему по плечо, худая, по-учительски строгая, с прямо расчесанными на пробор, забранными на затылке в пучок белыми волосами.
— Самое главное, сынок, что жив и здоров. А остальное приложится…
Он устал с дороги и лег в этот день рано, оглушенный деревенской тишиной, от которой уже давно отвык, — ни грохота кондиционера, ни воя самолетных турбин, ни перестука вагонных колес. Тишина! Родная прадедовская тишина! И еще знакомый с детства запах сосновых досок пола и древесного угля, приготовленного в коробе для самовара.
Несмотря на усталость, никак не мог заснуть. Намучившись от бессонницы, тихонечко, стараясь не скрипеть половицами, не стукнуть дверью, вышел из избы. Сел на крыльце. В нежной молодой листве березы, склонившейся над крыльцом, как капли росы дрожали звезды. Где-то на окраине деревни лениво и беззлобно лаяла собака. От недалекой Студянки, высвеченные голубым светом, таинственно проплывали, как призраки, пласты легкого, будто дым, тумана. Пахло мокрой землей и цветущими травами.
Господи, как же здесь хорошо! Но почему же ему сейчас особенно тошно? Он достал пачку скверных сигарет, которые купил сегодня в Кинешме на вокзале, и закурил. Вдруг услышал шорох за спиной, рядом с ним доску придавила босая шишкастая ступня, юбка коснулась его щеки. Как в детстве, мать положила на его голову легкую теплую руку.