Всё это дедушка отринул, потому что злился на маму. Торсти не понимал, за что и почему, а потом его самого разобрало — настолько, что даже самые отчаянные поступки страшить перестали.
Он открыл было рот объяснить, но слова — так много их! — тяжело покоились в груди, слипшиеся, подобно куче гнутых гвоздей.
— Нет, — сказал наконец он. — Я хочу, чтобы ты жил.
— Это трогает. — Разницы дед не увидел. — Но ты вырастешь и поймёшь, что некоторые решения люди должны принимать сами. Я свой выбор сделал. Я буду жить с ним и умру с ним. — Его голос сломался. Затем дедушка продолжал суровее: — И ни один несмышлёныш, который ни бум-бум в устройстве мира, мой выбор у меня не отнимет.
Сейчас маякнём твоей матери. — Дед старательно потыкал в телефон. — У нас бывают размолвки, но она там, поди, вся извелась. А утром я провожу тебя до материка. Ты на одной лодке, я на другой. В сауне на гостевой кровати уже постелено. Потом всё дезинфицирую. Вот хирургические маски для тебя.
Дед положил на камень рядом стопку голубых тряпиц, встал и двинулся обратно по тропе.
— Пошли. Раз уж ты здесь, поможешь наколоть дров. Ночами холодно.
— Ты знал, что я приеду, — объявил Торсти. — Откуда?
Телефон он оставил дома, а тотальную слежку Комитет запретил едва ли не первым делом.
Дед пожал плечами.
— Будь всегда готов, вот мой девиз. О твоей пропаже написала мать. Мы особо не общаемся, но такое от родных не таят. Я звякнул старинному приятелю в Фонде, попросил данные о заражениях. Вирусы все меченые, знаешь ли. Об этом помалкивают, но секвенсоры позволяют отследить контакты. Сезон едва начался, поэтому след ты оставил чётче некуда.
Он знал, подумал Торсти, и ему не надо было меня дожидаться. Мог бы сказать маме гораздо раньше, — но хотел, чтобы я приехал.
Надев маску и держась в почтительном отдалении, Торсти дошёл за дедом по тропе до большого дома. Под ногами шептались опавшие листья, они пахли землёй.
Надежда ещё теплилась.
* * *
Они прошли на задворки, к дровяному сараю. Дед набрал охапку чурок, понёс к колоде для рубки, и тут его телефон звякнул. Дед неловко изогнулся, пытаясь достать его из кармана. Торсти хотел было помочь, но опомнился. Выругавшись, старик бросил чурки.
— Твоя мать звонит, — нахмурился он. Ткнул в телефон пальцем и обратил экраном к Торсти. — Наверно, хочет своими глазами увидеть, что с тобой порядок.
С крохотного экранчика глядели родители. Глаза мамы были усталыми, каштановые волосы липли, немытые, к голове. Папа обнимал её за плечи и теребил заплетённую в косицы бороду, как обычно, когда нервничал.
— Торсти, я говорила «не сиди сиднем», не спорю, но я имела в виду другое.
На экране она казалась такой маленькой, такой далёкой, такой непохожей на привычные полноразмерные опто-проекции.
— Всё хорошо, мам. Завтра вернусь.
Он бросил взгляд на деда. Тот держал телефон, крепко зажмурясь.
— Передай… передай деду спасибо от меня, — сказала мама.
— Передам.
— Захвати местного хлеба, — с наигранной бодростью попросил папа. — До скорого.
— Дай-ка мне деда на два слова, — попросила мама.
Торсти кивнул и помахал рукой.
Дед отошёл, прижимая телефон к уху.
— Само собой. Нет, ничуть. Конечно. Держитесь.
Дав отбой, дед протёр телефон спиртовой салфеткой, сунул в карман. Лицевой щиток запотел. Дед шмыгнул носом и протёр пластик рукавом.
— Ладно. Наколем-ка дров.
«Наколем», как же. Трудился один Торсти под насмешливым руководством деда. Топорище при каждом ударе больно отдавало в ладони, а лезвие часто вязло, и приходилось колотить чуркой по колоде, поднимая вместе с топором как огромный неуклюжий молот.
— Нет, нет, — сжалился старик. — Тут есть хитрость.
— Что за хитрость? — пропыхтел Торсти.
На левой ладони вскочил болезненный волдырь. Маска отсырела от дыхания.
— Откалывай с краёв. И руби вдоль волокон, не то выйдет зряшная трата сил. Дерево должно расколоться само. Давай, ну. Попробуй ещё.
Торсти бережно поставил берёзовую чурку на колоду и взмахнул топором. И на этот раз попал как надо, кончиком лезвия. Чурка легко разлетелась надвое. Торсти удивлённо посмотрел на куски.
— Видишь? В наши дни хитрости перезабыты, вот в чём беда.
Торсти взглянул на него. Странно было говорить с человеком в маске, из-под которой видны одни глаза. Дед казался более чужим, чем мама на экране. Какой хитростью пронять тебя, дедушка? В каком направлении идут твои волокна?